По отношению к Улии Мама испытывала недоверие и страх.
– Почему она боится меня? – спрашивала Улия у Сани.
– Она вовсе не боится, – терпеливо врал он.
– Ей не нравится, что ты меня любишь.
– Она еще не привыкла. Она, как всякая мать…
Саня говорил «как всякая мать», и лицо его Мамы расплывалось перед глазами Улии, сливаясь с прочей людвой. Приходилось делать над собой усилие, чтобы разглядеть сперва ее руки, режущие хлеб на столе, потом передник с горохами, потом лицо, сосредоточенное и несчастное; Улии становилось жаль ее. Хотелось сделать что-нибудь, чтобы Санина мать наконец-то перестала бояться.
– Давайте я порежу, – сказала она однажды и попала в цель – Мама, просветлев, протянула ей хлеб и нож.
Хлеб был смешной на ощупь. Шероховатый и теплый. Улия провела по нему ножом, но корочка не поддалась так легко, как всегда поддавалась Маме. Улия удивилась и провела ножом еще раз, потом еще; хлеб упирался, надо было держать его крепче и сильнее налегать на нож.
– Юленька, – растерянно сказала Мама, – ты что же… Никогда не резала хлеб?!
В этот момент хлеб разошелся наконец под лезвием ножа, и Улия не успела убрать с его пути указательный палец.
– Ты порезалась! – шепотом воскликнула Мама.
Улия смотрела на свою руку. Ранка была такая тонкая, что ее не было видно, если бы не кровь – нипочем бы не разглядеть.
Саня, откуда ни возьмись, набросился на Маму с упреками:
– Зачем ты ее заставляешь?! Домработницу нашла?
Мама покраснела от гнева. Улии стало смешно: Саня и Мама ссорились, как могли бы ссориться фонарь и его тень…
Они не понимали, как смешно их ругань выглядит со стороны. Поэтому, когда Улия засмеялась, оба замолкли.
* * *
Саня не поступил в консерваторию.
В тот вечер, когда это стало совершенно ясно, они с Улией сидели на большом бульваре под каштанами. Машины сбивались в тугие пробки, рычали и сигналили, и регулировщик, серый солдатик часа пик, перекрывал им путь либо выпускал на волю.
Саня молчал. Улия молчала тоже. С каждой минутой отчаяние становилось все легче. Отступало и рассасывалось, как дорожная пробка накануне ночи.
И ночь пришла. Саня и Улия опускались в омуты проходных дворов, ныряли из переулка в переулок, фонари мерцали, как сокровища на черном бархате, и отражались в негорьких слезах, застилавших веселые Санины глаза.
– Хорошо, что я не поступил, – говорил Саня. – Слава Богу, я счастлив. Потому что теперь я буду петь только для тебя. Для тебя. Мне не надо других слушателей. Только ты. Мы поженимся. У нас будут дети. Я найду работу, буду хорошо зарабатывать, у меня будет свой бизнес… А по вечерам я буду петь для тебя. Здорово, правда?
