Однако, Севастополь не сдавался. А на полигоне в районе Казачьей бухты даже (и довольно регулярно) проводились учения российской армии с применением бронетехники, вызывавшие глухое недовольство у окопавшихся неподалеку миротворцев из НАТО. Миротворцы с удивлением отмечали, что лишенная всякой поддержки и окруженная иностранным легионом российская часть почему-то еще барахтается. И более того, вполне боеспособна. Им никак не приходило в голову, что самое секретное оружие этой армии — русский солдат, который может воевать, даже если месяц почти не ест. Ну, а уж если что съел, то его вообще никто не победит.
Леха поесть любил. И выпить тоже. Собственно, открывашка ему была и не нужна. Пробку Леха мог спокойно открыть об ремень, об стол или просто зубами. Не раз поделывал такой трюк — зубы у него, слава богу и родителям, были что надо. Проволоку мог перегрызть на зависть обладателям многочисленных кариесов. Но Федор — интеллигент, елы-палы, питерский, нормально вскрыть «Балтику» не дал. Он утверждал, что пиво тоже надо пить культурно, а не стучать бутылкой об стену купе или оставлять зазубрины на краю стола, как все нормальные граждане. А потому — иди, ищи открывашку.
Ну, Леха и пошел по доброте душевной. Хотя ведь уже с утра мог по закону послать сержанта подальше, не указ он ему больше. Но…пошел. Кореш ведь, как никак, хотя и сильно культурный для армии. Мать Лехина, бывшая учительница русского языка из Воронежа, которой он в письмах рассказывал про своего больного на голову друга, все время того нахваливала и ставила в пример. А сына родительские предпочтения не вдохновляли. Он совершенно искренне не понимал, как это можно в свободное от службы время вместо того, чтобы естество ублажать, погружаться в медицинский справочник, где, прости господи, и по-русски то ничего нет, сплошная латынь. Но мать почему-то полагала иначе и устремления друга только приветствовала, хотя ни разу в жизни его не видела. Может, надеялась, что и сын ее за наукой потянется. Леха поначалу даже обижался — он-то вообще читать не любил, это занятие было для него пустой тратой времени — но мать уважал, а потому как-то привык считать, что сержант умнее. Тем более, что по армейским законам так оно и выходило.
В целом же Леха любое начальство не одобрял и руководствовался исключительно порывами взлелеянного с младенчества гонора, а потому хоть книжками и не баловался, но все равно ощущал себя не глупее остальных. Именно из-за такого вот паскудного свойства своего характера он немало суток сиживал на губе вместо того, чтобы доблестно служить Родине. И на базе, и на корабле. Слишком уж часто хамил офицерам, а они, понятное дело, такого анархизма не одобряли. Один раз капитан чуть даже не сорвался на рукоприкладство — не понравилось ему, что Леха не по уставу ответил. Но обошлось.
