Россия стала смыслом жизни, и чем ближе к концу, чем быстрее шли годы, — тем большим содержанием наполнялся этот смысл. В последнее десятилетие жизни Тютчева Россия и политика затмили все другие интересы и чувства, даже его поэзия приобретала все более политизированную окраску. Он все больше создавал стихи на случай или откровенно политические стихи-лозунги, стихи-воззвания. Россия была своеобразной религией поэта-мыслителя, ей одной он поклонялся, ей одной готов был пожертвовать всего себя.
Еще в 1843 г., до окончательного возвращения в Россию, Тютчев писал родителям: «Хоть я и не привык жить в России, но думаю, что невозможно быть более привязанным к своей стране, нежели я, более постоянно озабоченным тем, что до нее относится».[93] Позже его жена сообщала в письме к брату: «Мой муж не может больше жить вне России; величайший интерес его ума и величайшая страсть его души — это следить день за днем, как развертывается духовная работа на его родине, и эта работа действительно такова, что может поглотить всецело».[94] Личная жизнь и жизнь страны были слиты Тютчевым в одно неразделимое, неразрывное целое. Читая его письма, поражаешься той легкости, с какой он переходит от тем семьи, здоровья, быта, светских новостей к темам внешней политики, международных конфликтов, внутрироссийских политических дрязг и интриг. Это его сфера — в ней он чувствовал себя как рыба в воде.
Политика и ее глубинный смысл как настоящего истории помогали выжить и пережить самые страшные, «роковые» периоды жизни. После смерти Елены Денисьевой, придавившей Федора Ивановича, его горе и скорбь не знали пределов (боль усиливалась и тем, что он не мог излить ее самым близким людям — жене и дочерям, хотя те все знали и глубоко сочувствовали). В таких словах он описывает свое состояние А.И. Георгиевскому: «Не живется, мой друг, не живется… Гноится рана, не заживает. Будь то малодушие, будь то бессилие, мне все равно…», «жизнь утрачивает способность возродиться, возобновиться».[95] И тут же он переходит на изложение злободневных политических вопросов, заботивших его в то время, высказывает свои мнения, надежды, прогнозы. Но затем, словно вспомнив о своей боли, которая никуда не уходила — только на миг заслонилась гигантом — Россией, он продолжает: «Но довольно. Нет мочи притворяться, скрепя сердце, говоря с участием о том, что утратило для меня всякое значение».[96] Личная драма сплетается с драмой истории в клубке страданий, любви, надежд и упований. Вера в Россию побуждала Тютчева к деятельности, деятельность спасала от отчаяния.
