Чужая | страница 63



Я задумалась, забылась… Очнулась только когда меня окликнул Серега, наш неизменный командир в походе:

— Эля, что же такое! Быстрее принимайся за костер и похлебку! Мы сейчас умрем с голоду!

Тронуться в путь мы смогли только под вечер. Обычно так и бывает. Все время обнаруживается какая-нибудь неожиданность. На этот раз оказалось, что серегина байдарка так и не починена с прошлого года, после того, как они напоролись на подводную корягу. На ремонт ушло несколько лишних часов.

Поздно вечером, уже в глубокой темноте, когда поставили палатку и сварили нехитрый ужин, мы долго сидели у костра. Серега и Эдик играли на гитаре и пели. Рядом, невидимый в темноте, шумел Юшут. Искры поднимались вверх, к небу и таяли где-то высоко, и казалось — среди звезд. Только теперь я вдруг поняла, как я истосковалась по этому ночному марийскому лесу, по запаху горящих березовых поленьев, по нехитрой похлебке из тушенки и вермишели, которую мы закусывали крупными кусками белого ядреного лука и запивали маленькими глотками разведенного спирта. Нет ничего вкуснее этой пищи!

Где-то рядом со мной была Ева. Она не лежала возле меня спокойно, как сделала бы на ее месте любая собака. Она то появлялась из темноты, садилась позади меня, нюхала мою голову и плечи, то исчезала вновь. Ни одна ветка не хрустела под ее лапами. Ее глаза мерцали зелено и влажно, и я подумала, что, наверное, вот так же миллионы лет назад кружила вокруг костра дикая собака-волк, прирученная человеком. Уже тогда она была предана ему. Существует ли в мире еще одна такая любовь, такая преданность, что длится тысячелетиями?

Лес, смешанный, разный, но одинаково прекрасный, обступал со всех сторон маленькую извилистую быструю речку. Только весной Юшут становился полноводной и бурливой рекой. Летом же — превращался в ручеек, шуршащий маленькой змейкой среди песчаных отмелей. Только в конце своего пути, незадолго до нескольких бурных порогов, незадолго до того, когда темно-янтарная вода Юшута сливается с мутноватыми холодно-зелеными водами Илети — вырывается Юшут на просторы равнин и полей, бежит мимо крошечных марийских деревенек, что скромно притулились на живописном косогоре, и почти сразу же по берегам его начинают появляться свалки, битый кирпич и ржавые станины тракторов, полвека как уж забытых в поле — извечные следы человека…

Но здесь, в глубине дикого леса, куда редко забредают даже местные жители, и лишь первомайская толпа городских туристов проносится шумно и мимолетно раз в году, — Юшут так же дик, свободен, горд, словно далекая таежная река. Он может быть таким же упрямым и суровым, когда его весенние воды рушат древние ели и березы, преграждая путь; в его чайно-оранжевой глубине прячутся острые коряжины, которые безжалостно рвут байдарки и резиновые лодки, и над глубокими черными омутами бурлят коварные буруны… Каждый поворот удивляет чем-то неведомым и новым. То почти отвесной стеной встает высокий глиняный откос, густо поросший мхом, на вершине которого стоят огромные сосны и постепенно, обреченно, год за годом, смываемые свирепой водой, падают поперек реки, и долго еще живут, тянут вверх живые пушистые ветви. То за новым поворотом открываются вдруг отмели с ярко-желтым, мелким, мягким песком. То врывается Юшут в сырые темные заросли ивняка, где никогда не пересыхает влага, и даже в самый жаркий и солнечный день сумрачно и холодно. Стаи уток и чирков с шумом взлетают с отмелей, в изумрудном сумраке пихт и елей токует ошалевший от любви глухарь. Клекот хищной птицы доносится откуда-то издалека, а над сухими вершинами старых елей слышатся вечные и звонкие голоса иссиня-черных воронов. Уже порхают над быстрой водой лимонницы, ящерицы шуршат в сухой прогретой траве… Отяжелевшие, умирающие глыбы снега еще прячутся в темных оврагах, но дни их уже сочтены. Весна — щедрая, жадная, слепая, сладострастная, охватывает лес и с каждым часом, с каждым лучом солнца, с каждой призрачно-звездной ночью порабощает и обращает в свою веру все новых и новых подданных — насекомых, червей, грибы, почки, корни, личинки, птиц, мышей, столетние ели и сосны, сломанную недавней грозой березу, траву, мхи, стаи мелких рыбешек, лисиц, волков, лосей, людей…