Я просто не верила своим ушам. И это был Марат! Мы с ним вместе бегали в рейды за браконьерами. Что стало с ним? Что стало с этим сумасшедшим миром?! Что я могла ему ответить? Мы просто говорим на разных языках.
— Ну ты и подонок! И не говори мне ничего больше, — я почему-то страшно устала от этого нелепого разговора. И зачем ему понадобилось исповедоваться именно передо мной?
— Ну и дура. Вот и живи в дерьме! А мне надоело! Вон другие ездят на «Фордах-Скорпио» или на джипе «Черокки». А у меня даже вшивого жигуленка нет! Мне надоело торчать в этом дерьме! И между прочим, с каждого волчонка я буду иметь! А на твоем бы месте твою волчицу давно продал. Диме!
Марат ничего не знал о том, что Ева пропала. Как это было здорово, что он ничего не знал! Уж не Дима ли попросил поговорить со мной, разведать обстановку?
— Марат, постой… А сколько же платят этим мужикам в деревне, чтобы они вырастили и приручили волчонка?
— С этими-то проще всего! Дима завозит водку ящиками, ну еще по сто тысяч в месяц — и они счастливы. Некоторые даже своих собак предлагали. Вместо волков. Но у Димы фирма веников не вяжет. Волков — так настоящих. Да, Дима просил передать, что за взрослую волчицу он бы мог дать тебе штуки три. Ты представляешь, сколько это — три штуки баксов?
— Да пошел он… и ты вместе с ним!
— А ты, Эль, зря так. Из-за волчат, что-ли? Так им все равно было подыхать. Ты же видела. А здесь хоть поживут, солнышку порадуются. Да еще пользу принесут. Обществу…
— Так он скоро весь зоопарк продаст, вот увидишь! Плевать ему на животных! — крикнула я.
Марат рассмеялся:
— Ну и продаст — если нужно будет. Если целесообразно. Велика важность! У нас всю страну вон продают на корню, а тут какой-то вымирающий зоопарк. Плохо у тебя с обонянием, Эля. Не чуешь, куда ветер дует?
— У этого вашего ветра запах канализации, Маратик, и меня от него тошнит!
После этого разговора Марат стал мне противен. Но еще более противен стал мне наш новый директор. Когда он въезжал в служебные ворота на своей темно-синей иномарке, потом аккуратно выходил из нее, прижимая папку с бумагами, в длинном темном пальто и с белым кашемировым шарфом, когда он приветливо улыбался своими толстыми губами, и при этом его розовое пухлое лицо еще больше розовело — я чувствовала к нему почти физическую ненависть.
Дима был руководителем нового стиля — так у нас сейчас любят говорить. Считал себя либералом и истинным демократом. Некоторое время назад он съездил в Штаты, и оттуда, помимо неудержимого восхищения этой страной и всеми американцами, привез еще манеру говорить «Хай!» и «Бай!» и называть своих сотрудников только по имени. Так и он для всех был не Дмитрий Сергеевич, а просто Дима.
