Я вернулась домой измученная, замерзшая и какая-то отупевшая от свалившегося на нас несчастья. Это было несчастье вдвойне, потому что пропала не только моя волчица, но еще и любимая собака моих друзей. И виновата в этом была только я одна…
Когда Руслан, придя домой из садика, спросил меня, скоро ли мы поедем за нашей Евой, я не выдержала и расплакалась.
— Она убежала в лес, сынок. Она захотела жить на свободе. Я сегодня была у тети Наташи…
— Как, аника?! Наша молчица убежала в лес? И она не придет к нам больше?
— Нет, Руслан, наверное, она не придет. Волки ведь рождены для того, чтобы жить в лесу, а не в городе, с людьми.
— Неправда, Ева нас любит! — Руслан тихо заплакал, — Вот увидишь, она придет, она только погуляет немного по лесу и придет!
Я долго гладила его по голове. Вдруг на какой-то миг мне и самой показалось, что Ева придет.
— Может быть, ты и прав. Мы с тобой будем ждать, ладно?
— А она сегодня ночью придет, аника? Тогда я не буду спать ложиться, я ее подожду у окна, ладно?
— Нет, сынок, сегодня она не придет. Ведь до нас ей очень долго надо идти. Давай больше не будем плакать, ладно?
Руслан заснул. А я долго не могла уснуть. Я снова стояла у окна, я слушала вой и рев ветра, снег шуршал о стекло и летел плотной косой волной. Я все представляла, как они там, Ева и Чел, в этом буране, в этом холоде, в темноте. Куда они бредут, да и живы ли они вообще?
Кассиус Челти оф Кэрраней, голубая кровь, собачья элита, обладатель золотых медалей, внесенный в мировые каталоги породы немецких овчарок, — лежал под корнями старого поваленного дерева. Рядом, прижавшись к нему, словно пытаясь его согреть, лежала волчица. Метель, зарядившая с полудня, превратилась в снежный ураган, и снег заносил лес, овраги, поляны и дороги. И скоро занесло и дерево, под которым укрылись собака и волчица.
Чел потерял очень много крови. Он слабел теперь с каждой минутой. Жизнь медленно уходила из него, нехотя покидая это могучее крепкое тело. Его здоровый организм все еще боролся — любая другая собака давно бы уже погибла от глубокой раны в боку и большой потери крови.
И боль словно притупилась и ушла куда-то. Чел плыл, вернее уплывал, покачиваясь, в каких-то неведомых волнах. Он ни о чем не вспоминал. Для него не было уже его прежней жизни, его прежних переживаний и страстей. Не было уже отчаяния и тоски по дому, по хозяевам. Их уже просто не было в нем…
Остался только теплый, нежный язык его подруги, и Чел был благодарен ей за то, что она была рядом. Что нежно покусывала его нос, что прижималась к нему своим пушистым и горячим телом, и ему казалось, что он слышит биение не его собственного, а ее сердца. И ему было хорошо и спокойно с ней рядом. Никто уже не преследовал их. Не слышались выстрелы, не лаяли собаки, а только снег шелестел сладко и призывно, и все убаюкивал и убаюкивал Чела.
