Кто-то потянул меня за руку. От неожиданности я чуть не подпрыгнул. Какая-то старуха, подняв лампу, светила мне прямо в лицо. Ее собственное лицо было страшно обезображено, но было ли оно изранено или изуродовано болезнью, я так и не понял.
— Таковы обряды Детей Терна, существующие с незапамятных времен, — сказала она. — Никто не знает, что все это в действительности означает. Возможно, именно тебе, молодой господин, предстоит узнать это, раз уж они привлекли твое внимание и тебе суждено было прийти сюда.
Я поднял взгляд на безмолвно кричащий лик в терновых ветвях и пришел к единственно возможному выводу: в каком-то отношении эта скульптура напоминает меня самого. В чертах статуи не было ничего индивидуального. Это была просто аллегория. Мне даже показалось, что резчик был не слишком искусен.
— Я не знаю.
Я попытался уйти. Она вцепилась в меня.
— Возможно, еще узнаешь. Возможно, это еще придет к тебе. — Она дрожала, и ее дрожь передалась мне. Я понял, ей было крайне важно узнать это. — В конце концов, когда ты сделаешь все, что суждено тебе судьбой, ты сам во всем разберешься.
— Пожалуйста — пробормотал я, роясь в сумке. — Денег у меня все равно нет. Я должен идти…
— Ты сам пришел сюда.
— Это была случайность. Я зашел в первую попавшуюся дверь. Выбрал наобум.
Она покачала головой, словно хотела сказать: «Не стоит отрицать очевидного, мальчик».
Я вырвался из ее рук и побежал — вверх по лестнице, вдоль по коридору и через дверь — на улицу. Никто меня не преследовал. На миг я облокотился о стену, тяжело дыша и щурясь от яркого солнечного света.
Я направился дальше по улице, глазея на добрые деревянные лица богов, останавливаясь то здесь, то там, с трудом протискиваясь в толпе, иногда отворачиваясь и откашливаясь — глаза слезились от курящихся благовоний и дыма кухонных плит, заполнявшего павильончики и собиравшегося под грязными низкими крышами. Мимо проходили группы жрецов, бивших в металлические барабаны, дудевших в рожки, они трясли чашами для пожертвований и извивались в религиозном экстазе. Из-за шума, дыма и голода все смешалось у меня перед глазами в бесконечном водовороте бурного моря.
Я присел на скамейку и вскоре заснул, положив голову на резные ступни Бель-Кемада, Повелителя Цветов, Всепрощающего Бога.
Мне приснился сон, состоявший из причудливого калейдоскопа образов и звуков. Я прекрасно понимал, что сплю, так что этот сон был не божественным откровением, а фантазией моего измученного разума — во сне я разговаривал сам с собой. В моем сне Велахронос, обиженный, перепуганный и рассерженный, ругал меня, потоки крови лились из его многочисленных ран, кровь фонтаном шла у него изо рта каждый раз, когда он пытался заговорить, пока весь город не скрылся под волнами мерзкого красно-коричневого моря. Я плыл в своей лодке среди домов, затопленных по крыши, а солнце ослепительно светило сквозь красноватую дымку. Люди цеплялись за крыши, стены, бревна, мачты затонувших кораблей. Они звали меня, умоляя спасти их, но я не мог. Некоторые проклинали меня, а я не знал, что ответить.
