Вскоре представилась возможность перебазироваться в Подмосковье, в другой отряд, а потом — в милицию, буквально через год Алексей уже был заместителем начальника районного отдела милиции. Хотел ли он этого? Чувствовал ли себя на своем месте? И имело ли смысл двигаться дальше? Алексей не задавал себе подобных вопросов. Все как-то шло своим чередом, за исключением событий последнего дня.
…Он сидел на срубленном дереве и, трезвея, пытался задать себе вопросы, которые предложила тогда ему Марта. Ответы выходили расплывчатые…
Алексей понимал, что те иллюзии, которыми он жил многие годы, теперь разрушены. Что сын остался чужим, что работа никогда не была и вряд ли будет смыслом его жизни, что сам он потерялся и запутался в бесконечных проблемах, которые то и дело подбрасывала ему судьба, но которые на самом деле никогда не были для него ни смыслом, ни целью… Но во всем этом хаосе мыслей одна звучала все ясней и отчетливей: это все из-за него, из-за этого проклятого чечена.
За все время, проведенное в Бутырке, Аслана только один раз вызывали на допрос к следователю Ковалеву. И больше никаких подвижек в деле. Будто забыли напрочь.
— Пока баланду на тебя выдают, значит, не забыли, — пояснял амбал. — Ничего страшного, тут совсем приличные люди и то годами сидят. Не жалуются. Корешу одному опера подкинули героин… в носки. Оформили, привезли. Отсидел он около года. Последние два месяца на него баланду не выдавали. Думали, что он уже на свободе! Потому что экспертиза пришла! Опера, видать, по ошибке, вместо настоящего героина подсыпали ему зубного порошка! Или адвокаты хорошо проплатили экспертизу.
— Не бреши! — качал головой Баклан. — Послушай лучше, что было со мной в Крестах!
— Ты никогда не был в Питере! Замажем, что Баклан никогда не был в Питере? — Амбал протянул руку, чтобы с кем-нибудь поспорить. — Он даже не знает, где Литейный проспект!
— Потому и не был, потому и не знаю, что отсидел в Крестах! А не гулял по Фонтанке, как некоторые фраера.
— Сиди, балаболка, — замахнулся на него амбал. — Всем рот затыкаешь.
— Братаны! — вдруг крикнул седой. — Валите все сюда! Старик наш помирает! Старик Советского Союза! Ему памятник на родине надо ставить, а они его сгноили в тюрьме!
Все сгрудились вокруг задыхающегося старика. Даже свесились гроздьями с верхних нар.
— Ну как, помираешь, отец? — спрашивали его с нескрываемым любопытством. — Интересно тебе помирать? Что чувствуешь?
— Отвяжитесь, стервятники, — стонал старик.
