— Здравствуйте, — улыбаясь, протянул мне руку Ковалев.
Пришлось пожать. Впрочем, может, я зря так? Внешность — она обманчива. Посмотрим.
— Здравствуйте, — произнес в ответ я, ничем не выдав свое к нему первоначальное отношение. — Я по делу Магомадова.
— Конечно, я помню, вы звонили. Я так понял по нашей с вами телефонной беседе, что вы всерьез полагаете защищать Магомадова?
Я искренне удивился:
— Да, вы правильно поняли. Я же его адвокат.
Он покивал:
— Конечно, конечно. Только неужели вы думаете, что сумеете доказать его… — Ковалев помялся, — невиновность?
— Это моя работа, — пожал я плечами.
— Однако, несмотря на вашу и ваших коллег работу, по закону… м-м… «преступник должен сидеть в тюрьме».
— Суда еще не было, — сухо возразил я. — А потому Магомадов не преступник.
Я не понимал, почему Ковалев играет со мной в кошки-мышки, к чему все эти прописные истины. Нам обоим вроде не по двадцать лет.
«Ну-ну, — подумалось мне. — Попробуй догони».
— Ну, суд как раз не проблема, — усмехнулся Ковалев.
— И доказательств у вас опять же нет.
— И доказательства будут, — с легкостью возразил Ковалев. — Вы же отлично понимаете… м-м… что доказать в наше время можно все что угодно. Что небо черное, а земля белая, и наоборот. Все зависит только от желания.
— Чьего желания?
— Желания того, кто имеет власть.
— Марченко, например, — брякнул я наугад, чтобы окончательно проверить свою пока единственную версию. И не промахнулся.
— Марченко, например, — повторил Ковалев, но уже с утвердительной и несколько издевательской интонацией.
Ничего, хорошо смеется тот, кто смеется последним.
— То есть вы даже и не скрываете, что дело сфальсифицировано? — Я даже не очень удивился его наглости. Такие мне уже попадались. К сожалению, чаще, чем хотелось. Уверенные в собственной силе индюки. Правда, из-за этого-то индюки и попадают обычно в суп. Не все, к сожалению…
— Ну вы же неглупый человек, — ответил Ковалев, хотя вряд ли он на самом деле так считал. — Рано или поздно сами бы догадались.
— Тем не менее я бы хотел ознакомиться с материалами дела.
— Пожалуйста, — пожал плечами Ковалев, вытаскивая из ящика письменного стола папку.
Я открыл ее и углубился в чтение.
С самого детства Саша Ковалев испытывал ко всем окружающим его людям какую-то необъяснимую легкую брезгливость. Сам же патологически стремился к абсолютной чистоте и аккуратности — причем не только в собственном внешнем виде. Все, что он делал, также должно было отличаться абсолютной законченностью, завершенностью. Может, с точки зрения общепринятой морали не все его поступки были правильны и кристально чисты, но они вели прямой дорогой к его цели. Цель эта формулировалась поначалу довольно просто — выбиться в люди. Выбраться из подмосковного Серпухова, где никогда и ничего не произойдет, выбраться из своей нищей семьи, где спивающаяся мать и двое младших сестер-двойняшек, а про отца никто и никогда не вспоминал. Ну а советская школа в те времена легко открывала дорогу тем, кто был согласен на любые средства в достижении цели. А Саша Ковалев был согласен.
