Она поднялась на лифте на седьмой этаж, роясь в кармане в поисках ключа от входной двери. Уже вставив ключ в замочную скважину, она вдруг боковым зрением скорее не увидела, а ощутила, что за ней кто-то наблюдает. Она обернулась, и дверь соседней квартиры немедленно захлопнулась.
— Проголодался? — громко сказала она, заходя в квартиру. — Очередь была за хлебом, предста…
Больше она ничего сказать не могла, потому что увидела, что посреди коридора валяются сброшенные куртки и зонтики, а от зеркала прямо напротив входной двери остался висеть один ужасно тонкий и наверное очень острый осколок.
«Все-таки меня нашли!» — пронеслась, словно комета по холодному пустому космосу, обжигающая своей очевидностью мысль.
Я с трудом разлепил веки. Голова гудела, словно чугунная батарея, по которой стучат среди ночи недовольные соседи. С трудом я осознал, где нахожусь и как сюда попал. Я лежал на заднем сиденье автомобиля, в запястья сведенных за спиной рук впивались наручники. Зачем-то я попытался пошевелиться — та ошибка, которую совершают почти все плененные таким образом. И в тот же момент получил еще один удар по черепу.
«Самое обидное, что пообедать так и не удалось», — последнее, о чем я успел подумать.
Елена довольно быстро пришла в себя после нагрянувших в ее жизнь подобно сокрушительному морскому валу несчастливых событий. Не зря же она была внучкой и правнучкой военных, людей почтенных, генералов, происходящих по прямой линии от других воителей, — были, были в ее роду и офицеры Белой армии, и лишь изредка попадались среди ее предков полковые священники. В семейном альбоме у нее дома хранились пощаженные временем фотокарточки, сделанные на картоне, коричневые и с обтерханными углами. Елена любила рассматривать эти семейные реликвии, она черпала в них силу духа в трудный момент.
Вот и сейчас, чтобы легче думалось, она листала тяжелые страницы альбома и всматривалась в непреклонные скуластые лица, серьезные ледяные глаза и военную выправку родственников и чувствовала, как переполняет ее решительность и способность к хладнокровным и тайным действиям.
К мужу, оказавшемуся замешанным в таком неприглядном деле, она не могла испытывать ничего, кроме жалости и отвращения; отвращение шло от нравственной чистоплотности, а жалость — от избыточной силы здоровой натуры.
Она удивлялась, как это сразу не заметила, хотя по мелким признакам можно было догадаться, подленькой сущности живущего рядом с ней человека. Но сейчас, имея мужество посмотреть судьбе в глаза, она признавала, что ошиблась, и видела всю их совместную жизнь в новом свете. Но горевать по этому поводу она не собиралась, равно как и удерживать при себе мужчину из привычки или сентиментальности — пора было идти дальше, и это было конструктивно.
