— В магазин заедем, — решил Мамед, садясь в машину и захлопывая дверцу, одновременно раз навсегда переставая думать об Аслане. Машина была красивая, как положено — черная и длинная, сразу видно, что большой человек едет…
— Зачем? — удивился Беслан, второй телохранитель.
— А ты как думаешь? В чем я должен в Америке появиться? Я ведь не сам по себе, а как представитель республики Ичкерия еду! Я должен показать, что мы тоже цивилизованные люди. Что на официальный прием надо надевать?
— Галстук, — помолчав, глубокомысленно изрек Ахмат.
— «Галстук»… — передразнил его Мамед, раздражаясь. — Сам знаю, что галстук. А костюм?
— Фрак, — подсказал Беслан. — Как у дирижера… Чтоб красиво было!
— У дирижера смокинг… — с сомнением посмотрел на него Мамед. Слова Беслана заставили его призадуматься. Фрак — это что-то солидное… Решено. — Едем покупать фрак, — сказал он.
— А нам?
— А вам и так хорошо. В костюмах будете…
Остальная часть дня ушла на то, чтобы выбрать достойный официального представителя Ичкерии наряд. Они бродили по большому, в несколько этажей, универмагу, где за стеклянными перегородками располагались пиджаки, рубашки, галстуки, туфли, ремни, авторучки, зажигалки, туалетные принадлежности, одеколоны, сувениры… Ласковые девушки были готовы уделить покупателю все свое внимание. Некоторая заминка произошла с размером — Мамед не знал своего, и продавщице пришлось подбирать на глаз… Наконец поиски увенчались успехом — был выбран черный фрак с блестящими отворотами. Мамед померил его перед зеркалом и остался очень собой доволен. Фрак упаковали в красивую коробку, и Ахмат торжественно нес ее впереди своего хозяина к машине. От покупки галстука-бабочки, какой рекомендовали продавщицы, Мамед презрительно отказался.
Замечали ли вы, как странно возвращаться домой после пусть даже и недолгого, но дальнего путешествия? Словно прошла целая жизнь, столько всего изменилось, а дома все по-прежнему. Те же улицы, те же дома, те же люди, совершенно не подозревающие, сколько всего произошло с тобой. Магазины работают по прежнему расписанию, а чайник у знакомых стоит на том же месте, на каком стоял, когда ты в последний раз — до своей поездки — их навещал. Но вот проходит день-два, и ты снова влился в эту повседневную жизнь, ты уже не чувствуешь себя чужим, ты влился в этот бесконечный поток — и тебе уже абсолютно наплевать на тех, кто только что сошел с поезда после дальней дороги.
Вот в какие размышления был я погружен, стоя у открытого окна вагона возле своего купе, а наш поезд между тем неумолимо приближался к Москве. До прибытия оставалось часа два — два с половиной. В купе уютно спала Юлия — мне стоило огромных трудов убедить ее, что в Москве я смогу разобраться в произошедшей с ней неприятностью (если можно так говорить об угрозе для жизни) и она будет в безопасности. Уж о ее-то безопасности я точно смогу позаботиться. Конечно, с ней часто было сложно и тяжело, но чем-то меня привлекала эта тяжесть. Может, я старею и мне самое время остепениться? Как ни странно, фактически впервые в ответ на эту мысль мне не пришла немедленно другая, упрямая, отрицающая какую-либо возможность остепенения. Немедленно — нет, но все же она появилась чуть погодя, помедлив, дав ощутить вкус этой возможности.
