Нельзя сказать, чтобы общество сокамерников сильно раздражало Генриха Игоревича. Порой он даже вслушивался в их тихие беседы и находил в этом определенное удовольствие. Он уже отвык от бесед простых людей, которые делятся друг с другом своими горестями и обидами. Обсуждение бизнес-планов и мест, где можно отдохнуть на широкую ногу, обмен колкостями и остротами — вот из чего в основном состояли беседы бизнесменов. Здесь же все было иначе. В камере сидели люди, которых привела сюда общая беда. Беда, которая нисколько не сплотила их, но придала их мыслям и взглядам на мир какое-то общее выражение, превратив их почти что в родственников.
Иногда у Генриха Игоревича возникало острое желание присоединиться к этим разговорам. Но он боялся, что, втянувшись в диалог, он вынужден будет рассказать этим людям о себе, а значит, почти наверняка потеряет свою хрупкую независимость, и уже не сможет уберечь от этих чужаков единственное, что у него осталось своего — душу, населенную тенями родных и близких ему людей. Поэтому Боровский не только избегал расспросов, но и сам не лез никому в душу. Он был сам по себе.
По ночам Генрих Игоревич спал плохо. Засыпал он быстро, но спустя пару часов просыпался, словно от внезапного окрика, и потом уже не мог уснуть до самого рассвета, лежа на своей жесткой постели и таращась в черный потолок.
Однажды жулик-бухгалтер, которому никак не давал покоя тот факт, что он сидит в одной камере с олигархом, вновь пристал к нему с расспросами.
— Послушайте, — обратился он к лежащему на нарах Боровскому, — послушайте, а правда, что вы стали банкротом?
— Да. Наверное, — равнодушным голосом ответил ему Боровский, зная, что, если промолчать, бухгалтер никогда не отстанет.
— И у вас ничего нет? — с тайным восторгом, или это только показалось Боровскому, уточнил бухгалтер.
— Почти, — ответил Генрих Игоревич.
Бухгалтер вздохнул.
— Надо же, как жизнь повернулась? — с фальшивым сочувствием произнес он. — А небось, мнили себя хозяином России. Небось, думали, что можете делать все, что захотите, и никто никогда не схватит вас за руку. Интересно, что это за ощущение такое?
— Какое?
— Ну чувствовать себя хозяином жизни? Я, допустим, всегда ощущал деньги как обузу. Ну, в том смысле, что от них всегда исходила опасность. Риск, понимаете? Так ведь мои тысячи были в сравнении с вашими миллиардами просто жалким мусором. Интересно, вы относились к своим миллиардам как к деньгам? Или они были для вас голой абстракцией?
