— А почему он стал к вам так относиться?
— Ну я ведь всю жизнь проработал школьным учителем. Денег всегда было в обрез. А как перестройка началась, так они меня с женой пилить начали — иди, мол, в бизнес, зарабатывай деньги. Жена, так та даже жестче выражалась. Дескать, что это за мужик, который семью обеспечить не может? Она у меня всю жизнь модницей была. И тряпки новые любила, и технику всякую. Олежка в нее пошел.
Старик Риневич отхлебнул чаю, почмокал губами и продолжил:
— В общем, со временем мы с сынулей совсем перестали друг другу нравиться. Но пока была жива мать, не показывали виду. А после ее смерти прикидываться больше было не нужно. И мы просто перестали общаться.
Турецкий, внимательно выслушавший монолог старика, спросил:
— Александр Олегович, в молодости ваш сын был заносчивым парнем?
— О! — усмехнулся Риневич. — Еще каким! За словом в карман никогда не лез.
— А у него были враги?
— Враги? Гм… — Старик задумчиво пощипал себя за щетинистый подбородок. — Ну и вопросец. Да нет… Так, чтоб настоящие враги, этого, пожалуй, не было. Враги у него потом появились, когда он большим человеком стал.
— Ну, может, был человек, которого он сильно обидел? — не сдавался Турецкий. — Обидел, а потом из-за этого мучился. Я слышал, что Олег Александрович был совестливым человеком.
Старик Риневич вздохнул и кивнул:
— Это правда. Была у Олежки такая черта. Особенно когда выпьет. Он потому и пить не любил, что шибко жалостливым становился. Иногда за рюмкой-другой водки мы с ним… — Тут Александр Олегович внезапно осекся и смущенно покосился на Турецкого. — Вы только не подумайте, что я был собутыльником собственного сына, — поспешно разъяснил он. — Ну, выпивали иногда, по праздникам, как и в любой семье. — Он пожал плечами. — Я считаю, в этом ничего такого нет.
— А я и не спорю, — заверил его Турецкий.
Не встретив возражений, старик приободрился и продолжил:
— Так вот, иногда, принявши на грудь, он начинал припоминать свои грехи. Особенно часто об армии говорил. Все философствовал. «Положим, — говорит, — волка убить можно, потому что он и сам хищник. За него на том свете не спросится. А как насчет беззащитных да убогих?»
Турецкий сощурился:
— Так и сказал — «беззащитных и убогих»?
— Ну, так или примерно так, какая разница? Главное, что он все выяснить для себя пытался — за что с него на том свете спросится, а за что нет.
— Он вспоминал кого-то конкретно? Кого из «беззащитных и убогих» он обидел?
