Гордеев протестующе поднял руку.
— Да-да… Но, надеюсь, вы поймете меня. Я не жду от вас непременного одобрения моих действий, но… все же хочу ввести вас в курс и последующих событий.
— Я не против, — с облегчением выдохнул Гордеев, уже испугавшийся, что деликатная дама сейчас смотает удочки, и все закончится, так и не начавшись.
— С той минуты, как я поняла, что не люблю Артура, с той минуты, как все, что было существом моей жизни, предстало предо мной гигантской ошибкой, состояние длительной спячки, неосознанного оцепенения сразу кончилось. Во всяком случае, с длительным ничегонеделанием в пустой квартире было покончено. Закончились как приступы бесконечного наведения чистоты, так и следовавшие за ними периоды бесплодных мечтаний. После десяти сумеречных лет я вышла наконец в шумный мир людей. Я тотчас решила перестроить свою жизнь — полностью и на другой основе. Надо заново начинать — слишком многое уже принесено было в жертву лжи. Теперь я знала, что все может быть иначе, и это придавало мне силы. Но прежде всего, в предвидении возможной независимости мне следовало внутренне настроиться иначе. Слишком долго я была вещью — пора было становиться человеком. Я была не юная дурочка и не обманывалась насчет прочности той свободы, к которой так стремилась, — конечно, это была всего лишь химера, и она могла рассыпаться в прах, едва я бы себя вновь с кем-то связала. С другой стороны, ну так что же?! Какого черта, собственно говоря?! Просто тогда, расставаясь с этой свободой, я буду твердо знать, почему я так поступаю. Ведь должен же существовать где-то человек, действительно предназначенный мне судьбой! Быть может, он совсем близко, и потому я его не замечаю, или он слишком далеко, и потому я не могу до него добраться. Но если ему и мне суждено встретиться и стать одним целым, мы найдем друг друга. Вот как я думала. Итак, я почувствовала необходимость немедленно сбросить с себя ярмо, а заодно — надо быть великодушной — снять цепи с Артура.
Мой первый шаг был весьма скромным: я посоветовала мужу не приезжать больше в полдень обедать домой. Его положение на работе изменилось, и это было вполне здравое предложение. Я сослалась на то, что он понапрасну теряет время и что такой распорядок дня давно изжил себя. Мне кажется, он удивился моей горячности, хотя и согласился со мной. Осознав, что мне безразлично, на что Артур употребит эти освободившиеся два часа, я ощутила сладкое чувство свободы: ведь тюремщик, как и узник, тоже прикован к своему месту. Но, естественно, я не могла поделиться с Артуром своими мыслями. Как же теперь приступить к главному? Объявить о том, что я хочу снова начать работать? Абсурдно, но факт: для женщины в моем положении свобода означала возвращение к труду, к тому самому труду, что порабощает столь многих!
