— Например?
— Ну, например, она взяла сигарету. Он вынул зажигалку. При свете язычка пламени я перехватила взгляд, которым они обменялись, и у меня возникло ощущение, что я подсматриваю интимную сцену в чужой спальне, хотя они не делали ничего непристойного. Но они вели себя так, словно никого больше не существовало. Знаете, это было потрясающе!
Я взглянула на Артура. Он о чем-то оживленно рассказывал, но я уже не слышала. Вообще-то меня часто огорчала его замкнутость. Но в тот вечер я была вознаграждена сторицей. Казалось, он вдруг открыл для себя новый способ общения. С неожиданной, незнакомой мне горячностью он рассказывал о своей юности, о студенческих друзьях, о родителях, которые всегда были слишком старыми и провинциальными, чтобы понимать его. И все это было мне безразлично, потому что мой взгляд, словно заколдованный, то и дело возвращался к той женщине. Время шло, но не могло быть и речи о том, чтобы покинуть ресторан. Как затянуть ужин? Как попытаться понять, как разгадать тайну такого счастья?.. В какой-то момент Артур спросил меня, в чем дело? Он встревожился — что-то почувствовал. Я, кажется, его не расслышала. Да нет, ответила, что всем довольна. Нет, я не устала, напротив, мне очень хорошо, и я вовсе не озабочена… Что же было делать? Оторваться от этой пары? Спуститься на землю? Вернуться домой? Разорвать чары? Что скажете, господин адвокат? — Грушницкая достала новую сигариллу.
Гордеев молчал, он решил, что не будет вмешиваться в этот маловразумительный монолог, пока она не выговорится. Хотя кое-что уже вырисовывалось. Пара, которая так потрясла воображение Грушницкой, это ведь вполне могла быть… Ну ладно, не стоит забегать вперед.
Грушницкая между тем продолжала:
— И вот представьте, непривычная веселость Артура показалась мне вдруг вульгарной. И я впервые подумала, что всегда, до конца жизни, у меня перед глазами будет Артур. Эта мысль пронзила меня и показалась невыносимой! Представляете?! Не будет никого другого до самой смерти! У меня появилось такое ощущение, точно я в тюрьме и из зеркал выросли pешетки… Так, значит, до сих пор моя жизнь была сплошной мистификацией?! Я увидела свое нищенское счастье во всей его безоблачной посредственности и рядом с ним — магическую нить, связывавшую тех двоих. Казалось, они могли общаться лишь с обитателями других миров, а здесь, в этом зале, они были совсем одни, отъединенные от окружающих так же надежно, как если бы находились на подводной лодке или в космическом корабле. Они не видели ничего вокруг — только друг друга! И однако же — ни нежных жестов, ни прикосновений. Зачем им эти ничтожные знаки любви? Ведь они — одно целое. Навсегда. Есть, значит, другие люди, и любовь у них — тоже другая… Но тут, — Грушницкая засмеялась, — Артур взял мою руку, а я едва не отдернула ее — так возмутилась внутренне. Я думала: почему мне не суждено вот так же познать что-то особое, исключительное? Картина, представшая передо мной, так пронзила мое воображение, что я испытала острую боль. Я мысленно возмущалась несправедливостью жизни и снова и снова смотрела на них. А они понимали друг друга без слов — это бросалось в глаза. Будто от одного к другому непрерывно шел поток впечатлений и чувств. Достаточно было полувзгляда, полужеста. Как если бы они знали друг друга еще до того, как появились на свет. А с какой спокойной уверенностью они держались! Как двое людей, по собственному выбору связавших себя навсегда. Однако сама идея выбора предполагает наличие других возможностей, сомнения, колебания. Но для них не существовало другого пути — лишь тот, по которому они пошли. Между тем Артур говорил что-то о нашей жизни, дескать, она такая у нас счастливая. Он любит меня. В этот вечер — в виде исключения — он считает возможным сказать мне об этом. А я? А я впервые не знала, что ответить, я молчала…
