Отсмеявшись, он спросил у Севы:
— Не знаешь, что там у Гордеева, он вас еще не запряг?
— С шахматистами-самоубийцами?
— Ну.
— Вы же вроде терпеть не можете шахмат? — удивился Голованов.
— Да, не люблю…
Шахматы Александр Борисович действительно давно и стойко не любил, не играл в них и не интересовался тем, что в этом своеобразном виде спорта происходит, несмотря на то что был яростным болельщиком многих других. И нелюбовь его зародилась лет пятнадцать тому назад. В юности он поигрывал, как и многие в советские времена, и, видимо, довольно неплохо, потому что на любительском уровне — где-нибудь на пляже, среди приятелей или случайных знакомых — выиграть у него мало кому удавалось. Постепенно Турецкий уверовал в свой талант, тем паче, что побежденные говорили, что играет он на уровне второго разряда. Льстили они или нет, теперь неизвестно, тем более что слишком уже давно Турецкий не брал в руки пешек. Но пятнадцать лет назад, еще во времена работы в Мосгорпрокуратуре, случилось ему ехать в командировку в Иркутск. Дорога занимала больше трех суток, в купе были только мужчины, двое из них, помимо Турецкого, оказались довольно компанейскими, а вот третий — бирюк бирюком. Он лежал на своей полке и ни в какие разговоры не встревал, плохо оказалось и то, что полка его была нижняя, что мешало остальным нормально общаться. К концу вторых суток пути все нехитрые и возможные дорожные развлечения оказались перепробованы. И тут откуда-то возникли шахматы. И всю ночь напролет трое здоровых мужиков по очереди сражались друг с другом. Усталости никакой не было, азарт, напротив, все нарастал — сейчас Турецкому даже вспоминать об этом было странно. Турецкий обыгрывал обоих раз за разом, а попутчики друг друга — с переменным успехом. Уже глубоко за полночь пришла спасительная мысль сыграть на пиво — Турецкий против двоих. Коллективный разум оказался более эффективным, и игра выровнялась. К утру счет был равным, и к утру же их четвертый попутчик окончательно дозрел до того, чтобы вступить в контакт. Надо сказать, что они и прежде пытались привлечь его, но он категорически отказывался и пытался спать. Турецкий уговаривал его залезть на любую верхнюю полку — все равно ведь пустуют, но некоммуникабельный попутчик был упрям как осел. Однако под утро все-таки сломался, видимо, так и не заснув. Часов в пять он согласился сгонять с Турецким партийку. Решено было играть не просто так, не на интерес (не на пиво то есть), а поставить более серьезный, «взрослый» приз. Скажем, ящик коньяка. Армянского. В конце 80-х армянский коньяк — это была не шутка, впрочем, попутчики знали, на что спорили: в вагоне-ресторане им накануне наливали «Ахтамар». И Турецкий согласился. Было решено играть серию из пяти игр — до трех побед. Неприятный попутчик с красными от бессонницы глазами сел напротив Турецкого. Первый мат следователь Мосгорпрокуратуры получил на пятнадцатом ходу. Второй — на тринадцатом. В третьей партии Турецкий сдался после десяти ходов, он уже понял, что нарвался. Пословица «не буди лихо» здесь оказалась уместна в буквальном смысле: надо было, наверно, все-таки дать человеку поспать. Турецкий вывернул карманы, и все равно денег не хватало. Слава богу, что в вагоне-ресторане оказалось только тринадцать бутылок коньяка. Турецкий был расстроен, но утешал себя мыслью, что по крайней мере теперь таинственный незнакомец, так здорово играющий в шахматы (он так и не представился, между прочим), наконец потеплеет, угостит своих попутчиков халявным коньячком и все станет на свои места. А деньги, ну что ж поделаешь, черт с ними, в конце концов! Однако ничуть не бывало, незнакомец совершенно спокойно, даже как нечто само собой разумеющееся, принял неполный ящик «Ахтамара», засунул его под свою полку и снова завалился спать. Так они и проехали до конечной станции — в гробовом молчании. Первое, что в Иркутске сделал холостой тогда еще Турецкий, — это дал отчаянную телеграмму своему приятелю, муровскому оперу Славке Грязнову: «Вышли хоть что-нибудь на обратный проезд!» Уже в Москве Грязнов вместе с Меркуловым долго и обидно смеялись над незадачливым шахматистом. И с тех пор все, как отрезало, Турецкий фигуры не передвигал.
