– Да ладно, перестаньте, Сигизмунд Тоевич.
– Я тебе потом один фокус покажу. Подходишь к холодильнику и начинаешь рассказывать о трупе, какой он красивый и хороший, вытаскиваешь, а на лице улыбка. А к другому подойдешь и грязью обольешь, такой, мол, растакой. Выкатываешь, а он рассвирепевший. Ладно, пойдем, там уже две рожи совсем, наверное, скисли.
За накрытым столом сидели два молодых человека и активно работали челюстями. Вербицкий манерно нахлобучил на свою абсолютно лишенную волос голову сине-зеленую шапочку и, учтиво склонив голову, представил:
– Турецкий Александр Борисович, прошу любить и жаловать. Очень интересный экземпляр. Если не доживу до вскрытия, то весьма советую обратить внимание на поджелудочную железу! При его образе жизни она давно должна была увеличиться раза в два или просто разложиться. Однако функционирует отменно. А это мои, так сказать, коллеги по цеху. Измайлов Павел Борисович и Суханов Петр Владиславович. Мне так и хочется назвать их апостолами. Но пока дальше определения «остолопы» они не тянут.
– Сигизмунд Тоевич, – обиженно протянул смахивающий на огромного теленка молодой парень.
– Да? – спросил, сбивая сургуч со стеклянной двухсотпятидесятиграммовой бутылочки с надписью: «Спирт для инъекций» и разливая по банкам, которые ставят при простуде на спину, организатор застолья. – А как прикажете называть человека, начинающего вскрытие с брюшины?
– Но ведь разницы, по большому счету, нет?
– Разницы, конечно, нет, но существуют общепринятые правила. После вас исследование может продолжить другой человек, и он будет введен в заблуждение!
– Как это – другой?
– Вы всегда должны говорить себе: «Мементо мори!» Вчерашний пример вас ничему не научил? – спросил патологоанатом. – Парню двадцать пять лет. Ничем не болел. Внезапная смерть. До сих пор не найдено причины!
– Сигизмунд Тоевич, – вежливо перебил Турецкий, – может, мне в другой раз заехать?
– Александр Борисович, как вам не терпится сразу к телу! – печально проговорил Вербицкий. – Смотрите, вон там лежат, терпеливо ожидая очереди, несколько десятков тел, уже никуда не торопящихся. Быть может, при жизни они бы уже повздорили, организовали очередь. Самые хитрожопые уже лежали бы на столе, за которым мы закусываем. Разве не благо, что они мертвы? Все они считали себя незаменимыми, и что? Они ушли, а никто и не заметил! Так стоило ли прилагать неимоверные усилия для достижения мифических целей, если конец один? Короче, давайте выпьем за Екклезиаста, который эту мысль и сформулировал.
