А внешне — блеск и преуспевание. Ипполита решили оставить в аспирантуре при МИМО, учитывая его высокие перспективные качества. Я — тоже аспирантка в Институте стали, тоже потенциальный кандидат наук. В доме — изобилие коммунистической эры, мир да лад между старыми и молодыми, обилие встреч, компаний, культпоходов, элитных, но очень милых знакомых и т. д., и т. п. Радуйся — не хочу! А уж когда оказалось, что у любимой невестки юбка, что говорится, к носу полезла, радости и заботы в семье и вокруг добавилось еще больше. Лучшие врачи из Кремлевки, лучшие фрукты, лучшие спектакли, лучшие люксы в загородных базах — если это не рай, то где же он еще может быть?
Ипполит перестал меня домогаться, как-то успокоился. Нашу двойную кровать мы расставили и уже давно спали врозь, чтобы невзначай не придавить в животе наследника. Беременность я переживала легко, муж ко мне был предупредителен, дипломатично относился к капризам, и я была довольна. Решила, видимо, что строительство семейных отношений движется в правильном направлении. Дура-то была: движется без приложения рук! Движется — без сексуальной-то привязки!
Максима рожала, в общем-то легко, под наблюдением лучших акушеров отечества: еще бы, на свет пожаловал сам наследный принц оного королевства, и врачи, и санитарки это отлично разумели. Вот я и стала матерью! Ипполит взволнованно принял из рук дежурной санитарки пышный и невесомый сверток, уплатил ей традиционную пятерку за покупку и преподнес коробку сногшибательных английских конфет, а уж дома — нас ждали, как ждали!
Удойность у меня была отличная, я была весела, сосредоточена на малыше и не сразу обратила внимание на то, что атмосфера в семействе значительно помрачнела. Меня не тревожили дурными новостями, но разве шило в мешке утаишь? «Доброжелатели» прислали мне анонимку (видно, им невыносимо было при встречах наблюдать цветущую, совершенно счастливую женщину), — из которой узнала, что Ипполиту за аморальное поведение, выразившееся во внебрачных отношениях с какой-то нашей общей знакомой средних лет вынесли строгий выговор по партийной линии и поставили вопрос об исключении его из аспирантуры.
Гром небесный ударил мне в уши: да ведь это я, мыслительница несчастная, «строительница» семейного счастья, во всем виновата! Что же ему и было-то делать другого, не кастрироваться же?.. С жарко пылающим лицом понеслась я в комнату свекра и протянула ему эту гадкую бумагу. Я хотела во всем покаяться. Но он мельком глянув на листок, усадил меня и стал хрипло объяснять, что Ипполит здесь не при чем. Что все это — игры совсем другого масштаба. Что это — очередной ход тех его, замминистра противников, которые давно хотят его свалить. А Ипполит мелкая пешка в большой игре. Такова жизнь, доченька, ты сама должна понимать, что конь о четырех ногах да спотыкается, а тут молодой мужик, жена в положении, он же тебя и поберег, ну, сбегал на сторону, с кем не бывает? Я, что ли, не гулял от жены? А все равно дороже ее нет для меня на свете. И ты прости Ипполита. Беда не в том, что он на сторону сходил, а в том, что не с той он гульнул, дурак, щенок! Переспал он с женщиной, которая на содержании у самого… — и тут свекорбатюшка указал пальцем на потолок. — Вот такие-то у нас дела… — Глаза его бегали голос дрожал, и я поняла, что не за меня он боится и даже не за сына своего незадачливого, а за себя, за свою карьеру. Было мне невыносимо противно, хотя я чувствовала свою глубокую вину перед Ипполитом. Правда, когда я с Максимом уже уехала в Ленинград, мне пришла в голову мысль, что у них так принято — во всех случаях гулять от жены, лишь бы все было шитокрыто, и, возможно, моя степень вины не столь уж и велика. А, впрочем, нет: я виновата — в том, что не смогла мужа так к себе привязать, такими нерушимыми цепями приковать, чтобы и думать он не хотел о другой женщине! Чего же мне, вечной золотой отличнице не хватило для этого?
