Всяко бывало: иной точно нож войдет в воду, другой плюхнется так, что диву даешься, как это он живой из воды вылезает. Каждая сторона подбадривала своих. Борьба шла почти на равных. Но все же наши прыгали лучше. Страсти накалялись. И вот наконец последнее — прыжок с десяти метров. Начали архангельские ребята. У них неплохо получалось, особенно у одного, рыжеволосого. Наступила очередь Бориса Каратаева. Все мы замерли, Ведь он ни разу не прыгал с десятиметровой вышки и только под нашим напором согласился выступать. Вот Борис встал, застыл на вышке. Казалось, он слишком долго готовится к прыжку. Наконец его фигура отделилась от вышки и, распластавшись ласточкой, устремилась вниз, а потом, вытянувшись, как меч вонзилась в водную гладь… Вот это прыжок! Мы повскакивали со своих мест, Размахивая бескозырками, закричали: «Молодец, Боря! Молодец!» Зрители дружно аплодировали. Явная победа. Каратаев первенствовал и до этого в других видах прыжков.
Вечер в парке шел своим чередом. Пели на эстраде. Пели зрители. Танцевали. Сменялись номера самодеятельности. Шутки, смех… Но вот раздался гудок труженика-гидрографа. Пора. Архангелогородцы проводили нас до пристани.
Наутро нам предстояло выполнить задание по астрономической практике: астрономическим способом определить место якорной стоянки крейсера и сравнить с абсолютно точным местом, полученным по пеленгу на маяк я расстоянию, измеренному дальномером. Конечно, этим надо было заняться раньше. Но когда? Тут и увольнения в Архангельск, и угольная погрузка, и корабельные работы, и вахты… Правда, наш преподаватель астрономии Алексеев не раз нам говорил: «У приличного штурмана всегда найдется время для определения местоположения корабля в море». А кто же захочет быть плохим штурманом?!
Сколько же понадобилось Алексееву терпения, педагогического такта, чтобы во время летней практики приучить нас пользоваться секстаном, звездным глобусом, ловить солнышко, которое почему-то в трубе секстана упрямо не желало сойти со своих высот на видимый горизонт!..
Еще в училище, читая теоретический курс астрономии, самой неясной для наших юношеских голов науки, Алексеев с величайшим терпением и завидной настойчивостью втолковывал всем нам купно и каждому по отдельности законы небесной механики, математических способов определения места по солнцу, луне, планетам и звездам, в чем, по правде сказать, без его пастырской руки нам бы, если учесть величайшую путаницу звездного неба, век не разобраться… Мы уважали его за доброжелательность, за искренность, за желание научить нас уму-разуму. Но не считали грехом воспользоваться его добротой и мягкостью. Не такие отношения сложились у нас с Беспятовым — у того зачеты сдавали по нескольку раз, до тех пор пока он не убеждался в твердом знании предмета. По молодости лет вначале нам казалось, что Беспятов, приверженец старого строя, нарочно придирается к курсантам-краснофлотцам, глумится над нашей неграмотностью. Позже ребята заметили, что, когда отвечали хорошо, глаза у Беспятова теплели… Повелось так: кто не твердо знал предмет, на зачет не ходил. Стыдно было перед стариком. Беспятов был авторитетным и уважаемым человеком в училище. Он жил только его интересами. Даже квартира Беспятова была в соседнем, примыкающем к зданию училища доме.
