Неужели она оказалась права? В девятнадцать лет он спит пьяный, выпив добрых две трети бутылки дрянной водки. Безо всякой, видимо, закуски… А что будет дальше? Господи!
Маше вдруг так ярко представилась картина Кузиного будущего: он пьяный, оборванный, сквозь дыры в рубашке просвечивают сизые тюремные наколки, глаза красные и заплывшие, губы разбиты в драке… Она села на стул и завыла в голос.
Кузька подскочил, как ужаленный, перевернулся и сел на кровати. Он пытался таращить на нее глаза, а глаза были красные, заплывшие, губы опухшие. Маша заревела с новой силой. Парень – тоже.
– Мама-а! Ты чего? А? Мама!.. Что случилось-то?
– Ты пил зачем, дурья твоя башка? – сквозь рыданья проговорила Маша. – Ты же погибнешь, глупый, как же ты…
– Да я ж не пил! – испугался парень еще больше.
– Что ты врешь-то? Я что ли эту водку пила?
– И я не пил!
– А кто же пил? – неужели Тимур, подумала она. Не может быть! Или к ним приходил кто? – А глаза почему красные?
– Плакал я, – буркнул он и отвернулся.
– Плакал? – Маша перестала рыдать и причитать, подсела на кровать к Кузе и обняла его за плечи. – Плакал? Почему?
Он утер нос рукавом рубашки.
– На скамейку я сел. На крашенную…
– И что?
– И все! У штанов новых вся задница в полосочку! А они ж – синтетика, ацетоном нельзя. Я спиртом хотел, а водка эта не берет ни фига! Может, я плохую водку купил? Я ж не знаю, мам, она плохая что ли?
Маша Рокотова посмотрела на бутылку, потом на стул, где висели погибшие брюки, и, наконец, на расстроенного сына – и расхохоталась. Она смеялась, чувствуя себя совершенно счастливой, смеялась до икоты, и вконец растерявшийся Кузя тоже начал хохотать и побежал за теплой водой.
Жена опять была недовольна. Еще бы ей быть довольной, когда он опять явился на бровях. Хорошо хоть, усвоила, наконец, через сорок лет семейной жизни, что отчитывать его пьяного и устраивать сцены бесполезно, только на скандал нарвешься. Теперь вот молчит, как рыба. Рыба мороженная. Губы поджала, глаза выпучила. Скумбрия.
Господи, ну за что ему такое мученье? Говорят, что счастье – это когда с работы вечером хочется домой, а из дома утром – на работу. Ректор университета Виктор Николаевич Садовский с тяжелым сердцем ехал каждое утро на работу и с тяжелой душой возвращался вечером домой. Он не был счастливым человеком.
А ведь все было иначе. Когда-то. Давно. Он помнил и раньше даже ценил ту помощь и поддержку, которую оказывала ему жена в начале его карьеры. Как волновалась она в первые его выборы в начале девяностых, столы накрывала его сослуживцам. Хоть он и против был, в церковь бегала, свечки ставила. Радовалась, когда его выбрали, пусть с перевесом всего в два голоса, но выбрали же. И он, окрыленный успехом, хватался за все, готовый все разом изменить и наладить. И поражался и негодовал, как же прежний ректор все запустил и развалил! А Морозов, прежний ректор, посмеивался и иронизировал над его рвением. Смотри, говорил, надорвешься.
