И Рим, и Лондон, и Берлин,
Мадрид, и Вена, и Турин…
Читают смертный приговор,
Пришитый санкюлотом.
Гремит от Сены до Бирмы,
От Конго до лапландской тьмы
Клич равенства священный.
Тираны, рок вещает так:
«Свободы огненный колпак
Пройдет по всей вселенной!»
Брике с самым простодушным видом подхватил этот куплет. Я, не выдержав, отвесила ему подзатыльник.
– Уж хоть ты-то замолчи!
– А что такое? – обиженно воскликнул он.
– Разве тебе непонятно? – произнесла я сердитым шепотом.
Мой взгляд выхватывал из облика улиц отдельные тревожные мелочи: то тут, то там появляются группы вооруженных людей, бродят подозрительные люди в черном, своими речами подстрекают народ, несут на пике старые штаны с надписью: «Дрожите, аристократы, вот идут санкюлоты»… Нет, это затишье меня не обманет. Достаточно взглянуть, с каким удовольствием притаившиеся в домах мясники вывешивают из окон своих мясных лавок нанизанное на длинный нож сердце какого-то животного – видимо, теленка – и его же кровью пишут объяснение: «Сердце аристократа».
– Когда выедем за ворота Сен-Клу, дальше пойдем пешком, – проговорила я почти машинально. – У Севрского моста сядем в дилижанс. А фиакры за чертой города стоят дороже; нам нужно быть экономными.
Шлагбаум у заставы Сен-Клу был опущен. Фиакр остановился, кучер ожидал какого-либо приказа со стороны национальных гвардейцев. Их не было больше, чем обычно, зато значительно увеличилось присутствие странных людей в сюртуках, длинных брюках и трехцветных кокардах. Я подозревала, что это агенты центрального комитета мятежных секций, отказывающихся признавать Людовика XVI своим королем. За последние дни их число далеко перевалило за двадцать. Агенты не агитировали, а лишь стояли под стенами гвардейских будок, обмениваясь взглядами с солдатами. Между ними установилось какое-то зловещее, непонятное согласие.
– Откройте проезд! – гневно крикнул из фиакра один из пассажиров. – Что это все значит?
– Молчите, гражданин, – мрачно ответил ему кучер. – Разве вы не видите, что застава закрыта Коммуной?
Я похолодела. Мне было отлично известно, что Коммуна и, в частности, мэр Парижа Петион такого приказа не отдавали: прежде чем отправиться в дорогу, я десять раз это перепроверила. Значит, начался мятеж, значит, городские революционные секции наперекор Коммуне перекрыли дороги, а мэрия не может сопротивляться или – что более вероятно – закрывает глаза на происходящее и ждет, чья возьмет.
Мною овладело желание выйти из фиакра и броситься бежать. Я инстинктивно боялась гвардейцев, они причиняли мне только зло. Я бы, вероятно, и убежала, но гвардейский начальник уже подходил к нам. Тогда я решила взять себя в руки. С каких это пор я стала такой пугливой? В конце концов, я назовусь мадам Шантале, и пусть кто-нибудь попробует меня разоблачить!
