Димка тоже замешкался. Мы его потеряли в суматохе. Когда смотрим, духи уже волокут пацана по дороге. Стали стрелять, они в ответ. Вертолетчики подлетели, но кружат и не помогают. Ждут команды начальства. Нам от этого, конечно, не легче. Тогда духи орут: «Урус, гяур, сдавайся!» Димка без сознания, но еще живой, дышит. Они нас на него выманить хотели. Словно рыбу на червяка ловят. Женька весь задрожал, говорит: «Прикрой, Сема, я Димона отобью». Да куда там…
Тут наши получили приказ уничтожить груз вместе с деревней к чертовой матери. Такое началось!
Духи Аллаху молятся, а сами в грузовик и в горы. Напоследок, сволочи, проехали по Дмитрию колесами. Изуродовали ужасно. Так он и остался в пыли лежать. Наши с воздуха бомбят. Откуда им знать сверху, где свои, где чужие, — приказ ведь есть приказ. Взрывы, огонь, крики. Паника настоящая. Барабанные перепонки лопаются. Женька все же рванулся к другу. Когда подбежал, рядом взорвалась мина. Его в воздух подбросило, контузило сильно. Я сначала думал, что все, отвернулось везение от этого счастливца. Упал, лежит и не шелохнется. Потом смотрю, заворочался. Значит, ранен.
Целый час мы ждали подкрепления. Все-таки нас не бросили. Подоспели братки, даже две машины удалось спасти. Ребят сразу в медсанбат. Впрочем, Диме Панкину помочь было нельзя. Женя в себя пришел. Весь в крови, но держался молодцом. Его так и увезли вместе с погибшими. В том бою много наших погибло. Обидно, ведь перед самым выводом войск. Все уже домой лыжи навострили. Больше я Барышева не видел. Ему, наверное, операцию сделали и в санаторий на родину увезли. Тогда «афганцам» льготы большие были. А сейчас многих забыли. Миром правят те, кто в армии даже не служил и не хлебал солдатских щей…
Семен кончил свой печальный рассказ. Господи, сколько в его словах было горькой правды! Его руки дрожали, когда он наливал в стакан крепкий, захватывающий дух самогон. На глазах появились слезы, но они не имели ничего общего с пьянкой. Парень опять ушел в себя.
Я первый прервал затянувшееся молчание:
— Ты, Сема, не думай обо мне ничего плохого, однако я скажу тебе, что Евгений сейчас действительно изменился.
— Да я и сам вижу. Гляжу, он или нет? Такой гладкий, холеный, правильный. Вроде тебя. Может, мужику и надо быть таким? Я вот все свои двадцать семь в валенках да фуфайке проходил. Впрочем, что обо мне говорить, я ломоть отрезанный. Вот только чужим именем никогда прикрываться не буду. Да и за себя всегда постою, если надо. Это уж точно. И зачем ему это понадобилось?
