Львиная доля спиртного конечно же досталась Семену. Его разморило, и он пустился в разглагольствования:
— Ты, Леха, по виду совсем не нашего круга, но я тебя уважаю. Это все прическа, наверное, и прикид твой виноваты. Из-за этого ссора и вышла.
— Не бери в голову, это все мелочи жизни. Два «афганца» всегда найдут общий язык.
— Это точно. А пистолет-то откуда? — Заикин понизил голос.
— Да это заграничная зажигалка, дурень.
И мы оба от души расхохотались.
— Я сразу так и подумал, уж слишком он игрушечный какой-то.
— Знаешь, Сема, я ведь тебе привет от сослуживца привез. Он мне говорит перед командировкой в Вологду: зайди, мол, к старому товарищу моему, Семке Заикину, как он там поживает?
— Ну ты, конечно, зашел и познакомился. — Собутыльник похлопал меня по плечу. — Спился я, Леха. Сам видишь, как живу. До сих пор отойти от этой проклятой войны не могу. Рад бы, да не получается. Работу бросил, жену бью, в ментовку за хулиганство не раз попадал. Эх, мать моя женщина! Давай, Леха, наливай. Когда вмажешь — легче становится.
Не знаю почему, но руки у этого горе-алкаша вовсе не дрожали.
Мы еще выпили по одной, закусывая горькую соленым огурцом.
— Слышь, друг ситный, а кто это меня еще помнит? Наших ведь в городе почти не осталось. Есть Костя Шилов, да и тот не «афганец», так, крыса тыловая. В учебке сержантом отсиделся, а теперь пятками себя в грудь бьет…
Мне пришлось сделать короткую паузу, чтобы Семен сосредоточился.
— Да есть тут один наш общий приятель. Диму Панкина помнишь?
После моих слов произошло что-то страшное. Лицо Семена побагровело от ненависти. Он кинулся ко мне и, схватив за грудки, дико заорал, дыша крепким перегаром:
— Врешь, сука! Никакой ты не «афганец». Димона Панкина душманы заживо грузовиком раздавили. Понял, паскуда вшивая? Я сам его труп видел! За такие слова тебя загрызть мало. Как я сразу не понял, что ты вынюхиваешь? Надругаться хочешь над светлой памятью героя?!»
Голованов целый день провел в бесплодных шатаниях по городу вслед за любимой аспиранткой профессора Похлебкина — Ниной Алейниковой. В разработку ее взяли по той простой причине, что закоренелый холостяк Похлебкин оставил свою собаку не соседке или какому-нибудь дальнему родственнику, а именно ей — любимой ученице. Любимая ученица жила в районе метро «Варшавская».
У Нины был выходной. С утра она выгуляла таксу своего профессора и теперь явно не знала, куда себя девать. Потусовалась в центре. Сходила в кино — в кинотеатр «Художественный», на какой-то новомодный отечественный фильм. Голованов билет тоже купил и некоторое время честно в зале посидел, но больше чем полчаса этого не вынес и сбежал на свежий воздух, чтобы периодически в зал наведываться и подопечную свою проверять. Потом она пообедала в ресторанчике «Елки-палки». Потом еще с часок провела в книжном на Новом Арбате, рылась в медицинской литературе. Потом заглянула было в театр «Et Cetera», и Голованов уже готов был волком взвыть, но, на его счастье, не то билетов не было, не то девушка передумала. В общем, кривыми переулочками спустилась Нина Алейникова с Нового Арбата к Старому — в районе театра Вахтангова. И пошла гулять по самой знаменитой московской пешеходной улице как заправская туристка: заходила в антикварные магазины, останавливалась послушать уличных музыкантов. Подошла к гадалке. Они немного поговорили, и Алейникова показала ей свою ладонь. Гадалка стала изучать линии жизни и судьбы.
