Он вытряхнул из картонки серебристую упаковку, выдавил пару таблеток пальцем и закинул их себе в рот, проглотил, судорожно дернув кадыком, и закрыл глаза.
Вскоре губы Али растянулись в блаженную улыбку. Он открыл глаза, посмотрел на Пташку Божью и сказал слабым голосом:
— Возьми… угощаю…
Он показал глазами на пакетик с таблетками. Пташка Божья сморщился и покачал головой:
— Нет, паря, извини, но меня от этого вашего зелья с души воротит. Я, чтоб ты знал, принадлежу к поколению табака и алкоголя. И предпочитаю наркотической ломке простое человеческое похмелье.
— Как хочешь… — вымолвил Али, снова закрыл глаза, посидел так немного, потом качнулся вперед и упал щекой прямо в тарелку с остатками мяса.
— Тьфу ты, мать твою, чухна кавказская, — выругался Пташка Божья. — Совсем пить не умеет. А с виду такой крепкий. Ладно, паря, хочешь спать — спи, насильно поить не буду.
Пташка налил себе самогонки, выдохнул через плечо, залпом осушил стакан и, крякнув, занюхал сыром.
— Ну вот, — сказал он, жуя сыр и поглядывая на спящего жильца. — А ты говоришь — таблетки. Вон тебя как с таблеток-то твоих сморило. А самогонка силы из человека не сосет, она ему сил прибавляет.
Али хрипло вздохнул и пробормотал что-то сквозь сон. Пташка навострил уши. Побормотав несколько секунд, Али снова замолчал. Пташка еще немного послушал, но, кроме легкого храпа, перемежаемого носовым свистом, ничего не услышал.
— А ведь я с тебя, милок, свой барыш еще поимею, — задумчиво проговорил Пташка, поглядывая на спящего гостя. — Бог даст, побольше, чем твоя полусотенная. Если ты, конечно, правду мне говорил.
Пташка Божья повертел в руках стакан, продолжая раздумывать. Потом покачал головой и сказал сам себе:
— Нет, не похоже, чтобы врал. Парень подозрительный: явный чечен, хоть и рыжий. Лопни моя селезенка, если он не террорист. — Пташка снова посмотрел на спящего Али — вид у того был совершенно непрезентабельный. — Ну, или хотя бы из сочувствующих им, — смягчил формулировку Пташка. — Но если хоть десятая часть из того, что ты говорил, правда, то я просто обязан спасти Москву! В конце концов, это мой этот… как его… гражданский долг!
Воодушевленный этой светлой мыслью, Пташка Божья плеснул себе в стакан самогонки и, перекрестившись, выпил.
— Ну вот, — сказал он затем, — а теперь я выполню свой гражданский долг.
Пташка встал из-за стола, но в этот момент ноги его ослабли, и он, нелепо взмахнув руками, рухнул на пол как подкошенный.
