В Саратоге мы ночью спали, как я сказал, на сеновале, который указал нам Билдед. Ели вместе с неграми рано утром и по вечерам, после того как публика уходила с ипподрома. Наши бейкерсвильцы оставались большей частью на главной трибуне и у тотализатора и не показывались в тех местах, где держат лошадей, а приходили к загону только перед самым началом состязаний, когда лошадей седлали. В Саратоге нет загонов под навесом, как в Лексингтоне, и Черчил-даунзе, и на других ипподромах в наших местах; лошадей седлают на открытом месте, прямо под деревьями, на лужке, ровном и чистом, как передний двор банкира Бохона у нас в Бейкерсвиле. Там так чудесно! Лошади стоят потные, блестящие, нервно вздрагивая, а люди подходят, рассматривают их, курят сигары. Здесь же тренеры и владельцы лошадей, и сердце у вас колотится так, что дух захватывает. Но вот раздается сигнал горниста на выезд к столбу; выбегают жокеи в шелковых костюмах, и вы вместе с неграми бежите захватить место у ограды.
Я всегда мечтал стать жокеем или владельцем лошади и ходил к загону перед каждым состязанием, рискуя, что меня увидят, поймают и отошлют домой. Остальные мальчики не ходили, а я ходил.
В Саратогу мы попали в пятницу, а на следующей неделе в среду должен был разыгрываться большой гандикап Малфорда. В состязаниях участвовали Мидлстрайд и Санстрик. Погода в тот день была прекрасная, и грунт на ипподроме — твердый. Накануне я всю ночь не спал.
Надо сказать, что обе эти лошади как раз из тех, при виде которых у меня застревает комок в горле. Мидлстрайд длинный я выглядит нескладным; принадлежит он Джо Томсону, владельцу небольшого завода в нашем городе, там у него не больше пяти или шести лошадей. Заезд на приз Малферда был на одну милю, а Мидлстрайд не умеет разбежаться сразу. Он начинает медленно и первую половину пути всегда отстает, но потом набирает ходу, и если, например, заезд миля с четвертью, он помчится так, что земля задрожит, и непременно придет первым.
Санстрик совсем другой. Это жеребец, и притом очень нервный, он с самого большого конского завода в наших краях, принадлежащего мистеру Ван Ридлу из Нью-Йорка. Санстрик вроде девушки, которую иногда рисуешь себе в мечтах, но никогда не встречаешь в жизни. Он весь упругий и такой милый. Когда видишь перед собой его голову, хочется его поцеловать. Тренер его, Джерри Тилфорд, меня знает и не раз доставлял мне удовольствие: впускал в стойло, чтобы я мог посмотреть на лошадь вблизи, и всякое такое. Нет ничего милее этого скакуна. У столба он стоит спокойно, не выдавая себя, а внутри весь горит. И когда подымают барьер, жеребец устремляется вперед как солнечный луч, недаром его так и назвали. Он весь так напряжен, что на него больно смотреть. Он распластывается над землей и летит птицей. Я никогда не видал, чтобы лошадь скакала так, как Санстрик, за исключением Мидлстрайда, когда тот разбежится и скачет во весь опор.
