Доктор Стокман. Держитесь водопровода и клоаки!
Ховстад…то есть его супруги и малолетних детей.
Мортен. Это он про нас, мама?
Фру Стокман. Тсс…
Аслаксен. Так я предлагаю голосовать предложение господина Фогта.
Доктор Стокман. Не нужно. Я сегодня не стану говорить обо всех этих безобразиях с водолечебницей. Нет, нет, вы услышите совсем о другом.
Фогт (вполголоса). Это еще что?
Пьяный (у входных дверей). Я плачу налоги. И потому имею голос. И мое полное… твердое… беспримерное мнение, что…
Несколько голосов. Молчать там!
Другие. Он пьян. Убрать его!
Пьяного выводят.
Доктор Стокман. Дадут мне слово?
Аслаксен (звонит). Слово принадлежит доктору Стокману.
Доктор Стокман. Если бы всего несколько дней тому назад кто-нибудь осмелился зажать мне рот, как вот теперь, я бы, как лев, защищал свои священнейшие человеческие права. Но теперь мне все равно, теперь мне предстоит высказаться о более серьезных вещах.
Толпа плотнее обступает его. Среди присутствующих показывается Мортен Хиль.
Я в эти последние дни много думал и размышлял… так много и о многом, что у меня голова пошла кругом…
Фогт (покашливая). Гм…
Доктор Стокман. Но наконец я разобрался во всем, нашел общую связь, и все стало мне яснее ясного. Вот почему я и стою здесь сегодня вечером. Я хочу сделать серьезные разоблачения, сограждане. Хочу поделиться с вами открытием, имеющим куда более широкое значение, нежели пустячное открытие, что водопровод наш отравлен и что водолечебница стоит на зараженной миазмами почве.
Многие голоса (кричат). Не говорить о водолечебнице! Не хотим слушать ни слова об этом!
Доктор Стокман. Я сказал, что буду говорить о великом открытии, которое я сделал на этих днях. Я открыл, что все наши духовные жизненные источники отравлены, что вся наша гражданская общественная жизнь зиждется на зараженной ложью почве.
Несколько голосов (негромко). Что он говорит?
Фогт. Подобная инсинуация!..
Аслаксен (положив руку на колокольчик). Оратор призывается к умеренности.
Доктор Стокман. Я так искренне любил свой родной город, как только может любить человек колыбель своего детства. Я был еще не стар, когда уехал отсюда, и расстояние, тоска по родине и воспоминания окружили в моих глазах особым ореолом и место и людей.
Слышны отдельные хлопки и одобрения.
И вот я много лет провел на севере в ужасном захолустье. При встрече с людьми, затерянными там среди груд камней, мне часто приходило в голову, что этим несчастным, жалким созданиям, право, нужнее был бы ветеринар, нежели такой человек, как я.
