Хозяин. Совсем забыл; мне казалось, что наступило утро, что я подле тебя, у лекаря, в момент твоего пробуждения и что пришли требовать с тебя денег.
Жак. Не знаешь, сударь, ни чему радоваться, ни чем огорчаться в этой жизни. Добро влечет за собой зло, зло влечет добро. Мы шествуем в ночи под покровом того, что предначертано свыше, одинаково неразумные как в своих желаниях, так и в своих радостях и горестях. Когда я плачу, то иногда убеждаюсь, что я дурак.
Хозяин. А когда смеешься?
Жак. Опять-таки убеждаюсь, что я дурак; между тем я не могу удержаться от того, чтобы не плакать или не смеяться, и это меня бесит. Я тысячу раз пытался… Всю ночь я не сомкнул глаз…
Хозяин. Постой, сначала скажи, что ты такое пытался?
Жак. Смеяться над всем. Ах, если б мне это удалось!
Хозяин. А зачем это тебе?
Жак. Чтоб избавиться от забот, не нуждаться ни в чем, быть самому себе хозяином, чувствовать себя одинаково хорошо – как прислонив голову к тумбе на углу улицы, так и положив ее на мягкую подушку. Таким я и бываю иногда; но, черт его знает, это долго не длится: твердый и непреклонный, как скала, в важных случаях, я нередко становлюсь в тупик при малейшем противоречии или от любого пустяка; так и хочется надавать себе пощечин. В конце концов я отказался от этой мысли и решил остаться таким, каким был; а поразмыслив немного, пришел к убеждению, что это сводится к тому же самому, ибо не все ли равно, каковы мы? Это другой вид покорности судьбе, но более легкий и удобный.
Хозяин. Более удобный – это бесспорно.
Жак. Поутру лекарь отдернул полог моей кровати и сказал:
«Ну, дружище, покажите колено, а то я сегодня далеко уезжаю».
«Доктор, – ответил я мученическим тоном, – мне хочется спать».
«Очень рад. Это хороший признак».
«Не мешайте мне спать. Не стоит менять повязку».
«Ну ладно, спите на здоровье…»
С этими словами он задернул полог, а я бодрствую. Час спустя лекарша снова его отдернула и провозгласила:
«Ну, дружище, вот ваши обсахаренные гренки».
«Госпожа лекарша, – отвечал я страдальческим тоном, – мне не хочется есть».
«Кушайте, кушайте, все равно не заплатите ни больше, ни меньше».
«У меня нет аппетита».
«Тем лучше! Останется мне и детям».
С этими словами она задернула полог, позвала детей, и они принялись уплетать мои обсахаренные гренки.
Читатель, мне очень хочется знать, что ты скажешь, если я сделаю паузу и вернусь к истории человека, имевшего только одну рубашку, ибо у него было лишь одно тело? Ты скажешь, что я зашел, говоря вольтеровским языком, в тупик, или, выражаясь грубо, залез на задворки
