Хозяин. А как эта деревня называлась?
Жак. Если я вам скажу, вы догадаетесь обо всем. Прибыв туда, я зашел в харчевню, передохнул, подкрепился. День клонился к концу, и я собирался вернуться восвояси, когда в харчевне, где я находился, послышались снаружи резкие крики, испускаемые какой-то женщиной. Я вышел. Люди столпились вокруг нее. Она лежала на земле, рвала на себе волосы и говорила, указывая на осколки большой крынки:
«Без денег, целый месяц без денег! Кто же будет в это время кормить моих бедных детей? Управитель, у которого душа черствее камня, мне гроша не уступит. Как я несчастна! Без денег, целый месяц без денег!..»
Все жалели ее; вокруг нее только и раздавалось «Бедная женщина! Бедная женщина!» – но никто не полез в карман за деньгами. Я быстро подошел к ней и спросил:
«Что с вами случилось, милая моя?»
«Что со мной случилось? Разве вы не видите? Меня послали купить крынку масла; я поскользнулась, упала, крынка разбилась, и вот масло, которым она была полна до краев…»
Тут подошли крохотные ребятишки этой женщины; они были полуголые, а скверная одежонка матери свидетельствовала о нищете всего семейства. И мать и дети принялись вопить. Вы меня знаете: достаточно было бы и десятой доли такого зрелища, чтобы меня растрогать; все во мне прониклось жалостью, и слезы выступили у меня на глазах. Прерывающимся голосом спросил я у женщины, на сколько денег было в кувшине масла. «На сколько? – отвечала она, воздевая руки вверх. – На девять франков; это больше, чем я могу заработать в месяц…» Тотчас же развязав кошелек и бросив ей два полных экю24, я сказал: «Вот вам, милая моя, двенадцать франков» – и, не дожидаясь благодарственных излияний, направился по дороге в деревню.
Хозяин. Жак, вы совершили прекрасный поступок.
Жак. Я совершил глупость, с вашего разрешения. Не успел я отойти и ста шагов, как признался себе в этом; на полпути я повторил то же самое, но уже выразительнее, а придя к лекарю с пустыми карманами, испытал последствия этого на собственной шкуре.
Хозяин. Может быть, ты и прав, и моя похвала была так же неуместна, как твоя жалость… Нет, нет, Жак, я настаиваю на своем первом мнении: пренебрежение собственными нуждами – вот главная заслуга твоего поступка. Предвижу последствия: ты будешь жертвой бесчеловечности лекаря и его жены; они прогонят тебя; но если б даже тебе пришлось умирать перед их дверью на навозной куче, ты умирал бы на ней довольный собой.
