Я созерцала все это и не знала, что ужаснее: вид убитого Винченцо или лицо Антонио. Его глаза вдруг потеряли всякое человеческое выражение, они были сухи, черны, как ночь, и пылали зловещим дьявольским огнем.
– Они имели в виду меня, – его голос, в отличие от лица, был ровен, и, лишь прислушавшись, можно было угадать клокотавший в нем гнев, – для того они и прислали Джино. Я должен был быть на месте Винчи… Они ошиблись, черт возьми, и будь я проклят, если не заставлю их понять, как они ошиблись.
– Ты знаешь, кто это сделал? – все так же тихо проговорила Нунча. Подбородок у нее дрожал, но она довольно спокойно закрыла глаза Винченцо.
– Братья Сантони.
– Ты уверен?
Злорадная усмешка искривила губы Антонио.
– Я кое-что нашел там.
Он протянул Нунче на ладони красную бумажную розетку. Старуха отвернулась. Теперь все было ясно. Такие розетки очень любил прикалывать к шляпам Антеноре Сантони.
Антонио повесил лупару на стену и принялся рыться в буфете. Быстрыми, четкими движениями он бросил в котомку сало, полкруга моццареллы…. Нерешительно взглянул на желтое блюдо с каштанами, которые утром испек Винченцо; потом ссыпал половину в котомку и отрезал большую краюху хлеба.
– Что ты хочешь делать? – слабым голосом спросила Нунча.
– То, что я должен.
Ножом, которым только что резал хлеб, он полоснул себя по большому пальцу. Выступила кровь, и от ее вида на губах Антонио появилась недобрая, леденящая душу усмешка.
– Хорош… – проговорил он, усмехаясь и засовывая нож за пояс. – Дай-ка мне денег, старуха.
Нунча молча открыла сундук и протянула Антонио несколько монет:
– Бери и спрячь за пазуху…
Я смотрела на все эти приготовления и дрожала как в лихорадке. Поначалу меня душили слезы, и я зажимала рот подолом юбчонки, чтобы не всхлипывать. Потом меня сковал страх и чувство неотвратимости, неумолимости несчастья, которое отныне поселится у нас в доме. Меня словно окатило ледяной волной, я вся сжалась, замерла и лишь лихорадочной дрожи умерить не могла.
Нунча, в первый раз всхлипнув, прижала голову Антонио к груди так неистово, словно чувствовала, что прощается с ним навсегда, потом резко отстранилась и перекрестила внука.
– Да хранит тебя мадонна, Антонио, мальчик мой дорогой, – проговорила она, и это были первые ласковые слова, которые я услышала из ее уст. – Иди с Богом, Антонетто, и помни о нас.
Он обнял Джакомо.
– Ты идешь убивать? – спросил слепой, проводя рукой по лицу брата.
– Я иду мстить, Джакомино, мстить за нашего Винчи.
