И уже как-то чисто механически он отмечал и видел по-новому детали комнаты, в которой жил вместе с Тахминой — ее огромные фотографии на стенах, тонкий узор обоев, старинные стенные часы — наследство отца Тахмины, который был часовщиком, многоцветный надувной шар — она привезла его из Болгарии, крохотное инжировое дерево — оно росло где-то высоко в горах, в четырех тысячах метрах над уровнем моря, и его подарили им общие друзья-альпинисты. Это случилось в первые годы их супружества, когда у них еще были общие друзья. Потом все распалось, и каждый из них зажил своей жизнью. «Но что же стало последней каплей, переполнившей чашу? — думал Манаф, пересчитывая пуговицы на халате Тахмины. — Что же заставило Тахмину принять окончательное решение?»
Старинные стенные часы пробили одиннадцать…
— Что я говорила? — Зивяр-ханум, радостно-возбужденная, бросилась к Зауру уже в передней. — Я не знаю лишь дня своей смерти. Говорила я тебе — она разведется с мужем!
— Кто?
— Кто же еще? Твоя краля! Ах, ты даже не знаешь? Заходила Алия. У нее такое же горе, как у меня. Не знаем, куда уж обратиться: в ЦК, в «Правду», может, написать?..
— Скажи толком, что случилось?
— Да эта женщина разобьет все порядочные семьи. Алия говорит: она опять повадилась звонить Спартаку. Несколько месяцев, говорит, уши наши в покое были. Она в кого-то вцепилась и оставила Спартака в покое. Это она мне нарочно так говорит. Знаю же я, что она все знает про твои с ней шашни. Даже про то, что вы в Москве были, намекала! Так вот, говорит, как приехала из Москвы, так опять Спартаку покоя не дает. А тут и разводится, значит. Наверное, моего мальчика решила заарканить, говорит Алия, польстилась на его деньги. Да и в порядочную семью хочет влезть. Не тут-то было! А я, — продолжала Зивяр-ханум, с одной стороны и рада, что хоть от тебя отстанет, а с другой — и Алию жалко: как-никак соседи…
Но Заур уже не слушал. Он подошел к телефону и впервые прямо из дому, при матери набрал номер Тахмины. Он долго ждал — телефон не отвечал.
— Да не дозвонишься ты, — злорадно сказала Зивяр-ханум. — Видела я, как Спартак выводил из гаража машину. Что ж, видимо, она предпочла его «Волгу» твоему «Москвичу». — Внезапно Зивяр-ханум умолкла, пристально посмотрела на сына и уже совершенно иначе, тихо и мягко, сказала: — Сыночек, милый, да не расстраивайся ты, не твоего она поля ягода. Ну, иди поешь, я твою любимую долму приготовила, сейчас накрою на стол. С работы пришел, голодный, ну, иди, на тебе лица нет.
