— К тому же известно, что птицы иногда нападают и на людей. Чужаки должны знать такие вещи, прежде чем отправляться бродить по холмам, — сказала медсестра. Затем, помолчав, добавила: — Некоторые говорят, что ослепшие барашки остаются мягкими и из них получается лучшее мясо так же, как слепые певчие птицы поют лучше остальных. Видимо, потеря одного дара улучшает другой.
После обеда я тщательно оделся и отправился на первое интервью, организованное для меня комиссаром Блэром. После прочтения рассказа Айкена мне было очень любопытно, какие они — горожане, с которыми мне предстоит встретиться. Я знал, что их всех объединяет одно — они умирают; но после визита к Кеннеди я полагал, что справлюсь.
Примерно в пять я пешком явился в Каррик. В тот вечер не было ни тумана, ни дождя; только очень холодно. В городе я пошел к антикварной лавке и толкнул дверь. Звякнул медный череп на притолоке. Прямо за дверью меня ждала медсестра в черной накидке — та женщина с крашеными волосами и морщинистым лицом, которую я видел у Кеннеди. В сумеречном свете магазина она сама походила на антиквариат.
Медсестра сказала, что меня ждут. Она же воспользуется передышкой и сбегает пообедать в бараках.
— Я вернусь через полтора часа. — Женщина показала на штору в конце главного прохода: — Она на втором этаже.
И вышла на улицу, в темноту.
Я быстро оглядел лавку и увидел многое из того, о чем писал Айкен: волынки, фотоальбомы, старинные книги, портняжные манекены, статуэтки слоников, стеклянные ящики с мотыльками и листьями. И я не мог не заметить те вещи, о которых Айкен ничего не сказал (возможно, их добавили совсем недавно): яркий холст, на котором изображен рынок в тропиках и сотни одинаковых людей; деревянная резьба — с первого взгляда можно было подумать, что на ней обнаженные, переплетенные тела двух любовников; но при ближайшем рассмотрении оказывалось, что это клубок извивающихся змей; множество погребальных урн с неразборчивыми надписями; и большой плакат с разнообразными морскими узлами. Один назывался «карракский узел».
В лавке я вновь учуял резкий запах — сильнее старомодного аромата всех этих древностей, тот же запах, что витал в кафе Кеннеди. Даже парфюм, которым пахла синяя штора в глубине магазина Анны, не мог этого запаха одолеть.
Я отодвинул штору, глубоко вздохнул и стал подниматься по скрипучим ступеням. Правая ладонь скользила по гладким перилам.
В комнате на втором этаже было теплее, чем во всех местах, что я посетил за день; в старомодной жаровне ярко горели угли. Настольная лампа освещала софу, мягкое кресло и остальную непримечательную мебель. Фотография пожилой четы и маленькой девочки висела над низким книжным шкафом. Темные синие портьеры заслоняли окно, выходящее на Парк.
