жалеть надо. На бракованную вещь не злятся, на ее производителя собак не спускают. Не станешь же лаять на природу… Ну так что, пустишь? Или у тебя обувь оставить?» — взглянул я на него в упор. Здоровый мускулистый парень, лет тридцати. Глаза зеленые, небольшие, как оливки в борще столовой «Вперед, Россия!». Широкие скулы, большой рот. Срезанный подбородок. «Чего уставился?» — поднимает он дубинку к поясу. «Жду». Охранник с недовольным видом снимает трубку: «Тут шефу принесли обувь. Говорят, что они заказывали. Чего делать? Слушаюсь! — Потом передает трубку мне: — Ответь!» «Расскажите, о чем идет речь?» — услышал я в трубке мужской голос. «Михайлов просил меня купить дочери обувь. Я ее принес. Вот вам вся история». — «В сумке только обувь или еще что-то?» — «Ничего другого. Восемь пар обуви!» — «Вы получили деньги под расчет? Или хотите оставить сдачу?» — «Деньги я вовсе не получал. Он просил купить зимние ботинки и демисезонные туфли». — «А почему восемь пар купили? На чьи деньги?» — «Или возьмите пакет, или соедините меня с Михайловым», — недовольно бросил я. «Минутку… Он сейчас занят, но просил, чтобы вы оставили обувь у охранника». — «Больше ничего не сказал?» — «А что вы еще от него ждете?» — «Как что?..» Впрочем, я тут же передал трубку охраннику, положил на пол покупки и вышел на улицу. Этот небольшой эпизод лишь усилил желание как можно быстрее вмешаться в генетику человеков. «Какие несчастные: у
них совершенно нет способности смотреть на себя со стороны!» Я медленно поплелся по Бульварному кольцу к себе в Староваганьковский переулок. От непривычки носить модельную обувь на ноге вздулся пузырь. У Государственной библиотеки меня подобрал партийный «Мерседес» и доставил на фирму «Вигона», где я сразу был препровожден в шикарный кабинет господина Удочкина. На вид ему было лет тридцать пять — сорок. Короткие светлые волосы, едва заметная бородка, бегающие глаза, небольшой вздернутый нос. «Слушай, “Вперед, Россия!”, я уже устал спонсировать вашу контору. Можешь сказать Степанычу, что мою фирму со всех сторон обложили чиновники. Каждый просит, тянет, выцарапывает. Устал! Порой хочется все бросить и уехать в Мексику. Какой тут бизнес! А он еще присылает всяких экспертов и безмозглых ученых… То им книгу надо помочь напечатать, то командировку во Францию оплатить, то денежное пособие выдать! Они спорят, кто придумал Евросоюз, а я должен деньги платить! Нынче достает меня из инвестиционного фонда какая-то пустопорожняя, амбициозная тетка — то ли Плинкина, то ли Млинкина. Так и хочется послать ее на х… Теперь с этим митингом. Возьми деньги, но больше в этом году на меня не рассчитывайте. А если Степаныч не снимет осаду чиновников и экспертов, то в будущем году я найду себе более комфортную крышу. Запоминай и все дословно повтори своему шефу. — Он небрежно положил на стол сверток. — Как обещал, в пакете пятьдесят тысяч. Забирай! Вопросы есть?» — «Нет! Все понял. Так я пошел?» — «Перед получением денег вы, словно ужи, увиваетесь вокруг Удочкина, а взяли деньги — уноситесь как угорелые. Больше сказать нечего?» — «Прошу прощения, господин Удочкин, я курьер, других полномочий у меня нет. Могу лишь обещать, что ваши слова передам Куракину. Чего вы от меня еще ждете?» — «Ничего! Что сказать курьеру? Но вид у тебя, как у заморского джентльмена! Давай, пока! Не забудь передать Степанычу: работать на бюрократов и никчемных ученых устал! Пошли они все на х…». «А может, это я обычный человечек, только немного сумасшедший? — вдруг подумалось мне. — Или не немного, а полностью. И все размышления о несостоятельности рода homo sapiens — лишь плод моего болезненного воображения. Ведь мать у меня была наркоманкой, отец убийца, — в глазах человеков я какой-то потомственный выродок!
