Как смог, выкрутил штаны, повесил их перед печкой на веревочку, залпом выпил стакан приторно-сладкого обжигающего чая, заел его пол-банкой малинового варенья, подбросил в жадную пасть печи пару поленьев и зарылся в мохрах, щедро накиданных на печке. Слава богу, что дед еще находился в разведке, и самое теплое место в доме было свободно. Вскоре Кирилл согрелся и заснул.
* * *
Его закопали в песок. Причем закопали не гуманно, оставив голову на воле, а с азиатской жестокостью: надели маску для подводного плавания и в этой маске закопали. Одна трубка вяло покачивалась над ровной поверхностью песка. Именно она не давала бедняге задохнуться. «Интересно, а если в эту трубку заползет гремучая змея или каракурт?» – без страха, почти с любопытством подумал он и попытался содрогнуться, что у него не совсем хорошо вышло – не больно-то легко дрыгаться в жарких объятиях песка.
Закопали его, естественно, в Калахари. Не потому, что там жарче, а потому, что так дальше от Родины, а следовательно, грустнее. Сквозь толстый слой песка до него доносились голоса. Они были гулкие, но громкие; знакомые, но не узнаваемые.
– Тебе пельмени с бульоном?
– Не, со сметаном.
– В смысле сметаны налить как бульона?
– Ты чего городишь-то? Эт меня с такого количества сметаны вспучит как жабу в брачный период. Сметаны немного надо, стакан вылей – и хватит. А бульон сам хлебай. Он сытна-а-ай!
– Фигушки, без бульона в два раза больше пельменей влезет. Я тоже со сметаной буду.
Закопанный хотел крикнуть, чтобы и ему оставили пельмений, но боялся открыть рот. Он прекрасно знал, что стоит ему только разжать зубы, и в рот хлынет колючий, прожаренный солнцем песок, засыплется мертвой, неудобоваримой тяжестью в желудок, забьет дыхательные пути, неприятно заскрипит на зубах. Тогда он решил собрать в кулак все мужество, на какое был способен, сгруппироваться и попробовать сдвинуть тяжелую глыбу песка над своим телом. Медлить было нельзя. Пельменей могло быть совсем мало. Он крепко зажмурил глаза, сжал зубы и дернулся. И тут же провалился в пропасть, пребольно ударившись лбом о ровное дно этой пропасти.
– Хе! Двадцать лет на этой печи лежу, и не разу не шмякался, а этот только раз забрался, и тут же кувыкнулся. Вот что значит без объявления чужое место оккупировать! Она, родимая, хозяина знает. Чужака враз отрыгнет, как грифель падаль.
– Гриф? – Кирилл открыл глаза. Не было пропасти, Калахари, маски для подводного плавания. Вокруг существовали лишь ухмыляющаяся физиономия Печного, перепуганная – брата и умопомрачительный, слегка пряный запах пельменей.
