Если но-пасаранцы и знали что-нибудь, то не торопились дарить свои знания Комарову.
Уже подходя к дому, Комаров увидел знакомый силуэт. Калерия! Наверное, блинчиков фаршированных ему несет. Или пельмений. Костя громко сглотнул. Анна Васильевна готовила вкусно, но немного по-деревенски: слишком жирно, слишком просто. Калерия же сочетала в своем умении лучшие традиции провинциального и столичного поварского искусства. Костя, не признаваясь себе в этом, всегда радовался, когда она, вопреки его ворчанию, подкармливала его, худенького по деревенским меркам участкового.
Он привычно насупил брови, расправил спину и приготовился безуспешно отражать атаку сердобольной старой девы. Но что это? Костя сразу и не заметил возле девушки высокого, крепкого мужчину. То, что это не ее отец, было ясно – Комаров хорошо знал Ивана Федоровича Белокурова. То, что это не больной из ФАПа, тоже не подлежало сомнению. Мужчина не хромал, не приволакивал ногу, не был перевязан. Пока Комаров соображал, кто же все-таки тип, сопровождающий Калерию, парочка поравнялась с ним.
– Добрый вечер, Константин Дмитриевич, – мягко улыбнулась Калерия.
И все! Она просто прошла мимо со своим кавалером, как будто Костя был простым участковым, а не тем Комаровым, за которым она так открыто и смело ухаживала!
Неприятный холодок пронзил Комарова с головы до пят. Нет, это была не ревность – Калерия так и не смогла зажечь в сердце нового участкового огонь страсти. Примерно такое же чувство посещало его, когда ему казалось, что мама больше любит Кирилла, а не его. Или когда дворовый щенок первым подбегал к соседской девчонке. Особенно неприятно было то, что при близком рассмотрении Комаров узнал в мужчине одного из американцев. Американец был немолод, седоват, но мускулист и подтянут. И неплохо говорил по-русски. Но даже не это больше всего возмутило Костю. Самое неприятное было в том, что американец смотрел на Калерию так, как не смотрел на нее ни один из вздыхающих по ней но-пасаранцев. Столько неприкрытого восхищения, нежности, уверенности было в этом взгляде, что настроение Комарова непоправимо испортилось.
– Вот и верь после этого людям, – буркнул он себе под нос, – только недавно ее мамаша чуть не сжила меня со свету за то, что я не влюбился в ее несравненную доченьку, а доченька уже нашла себе новую жертву. Не буду больше есть ее пельмени!
* * *
В это утро с Прапором, петухом Комарова, случился конфуз. Первый сигнал он подал как положено, в нужной тональности и на приличной громкости. Второй прокричал тоже неплохо – только последнюю ноту немного смазал. А вот третий… В самом начале музыкальной фразы он закашлялся, судорожно забил крыльями и смолк. Озадаченный Прапор немного помолчал, покрутил своими рыжими глазами по сторонам, потом опять приподнялся на носочки, захлопал крыльями и приоткрыл клюв. Вместо звонкого пения из горла его вырвался звук, больше похожий на шипение пустого водопроводного крана, чем на голос живого существа.
