Глава 7
Nicht schiesen, ich бараний череп
Утром на работе Комарова ждал сюрприз. Сюрприз заключался не в том, что Мальвина убежала, и даже не в том, что Ариадна Федоровна встретила его с явным намерением давать показания, а в том, что на крылечке отделения сидела незнакомая девушка в белой блузке и синей узкой юбке. Светлые волосы ее были прибраны во взрослую прическу, яркие от природы губы аккуратно подкрашены, ноги, не смотря на середину июня, затянуты в капрон. Как завершение образа, на носу сидели очки в тонкой оправе. Увидев Костяка, девушка вскочила и радостно бросилась ему навстречу.
– Доброе утро, Константин Дмитриевич, – быстро затараторила она, – такая радость, такая радость, меня к вам секретарем направили. Теперь вместе сотрудничать будем. Правда, здорово?
– А как же столовая? – узнал, наконец, в незнакомой девице Маринку Комаров, – вам же отъедаться надо?
– А я уже что надо – наела, – махнула рукой Маринка, – а остальное не буду. Кто знает, может после школы в актрисы пойду, а там больше худых принимают. Ну, что мы тут с вами зря стоим, проходите, работать будем, – широким жестом пригласила она Комарова в его собственное отделение милиции.
Костя приуныл. Конечно, он просил секретаря. Но он мечтал о секретаре совершенно определенном: этаком аккуратно причесанном молодом человеке в круглых очках и галстуке, неглупом, молчаливом, понимающем начальство с полуслова. А ему дали Маринку. Эту шумную, болтливую и совсем юную девицу. Много же они вдвоем наработают!
– Ты пишешь быстро? – спросил Комаров, в робкой надежде на то, что Маринка не умеет писать.
Писать Маринка, к сожалению, умела. И даже имела по русскому языку и литературе пятерки. Поэтому откровенных причин избавиться от нее не было. Тянуть с допросом Савской тоже смысла не было. Более того, Комаров стремился как можно скорее начать этот самый допрос. Дело начало как-то сдвигаться с мертвой точки, и упускать этот сдвиг было непростительно.
Костя накормил Савскую, проветрил кабинет, пристроил Маринку за сейфом, так как лишнего письменного стола все равно не было, а ключи от сейфа были потеряны безвозвратно, и начал допрос.
Смотреть на Савскую было действительно жалко. Она смыла черные круги от туши под глазами, но не смыла мешки, которые разбухли под теми же самыми глазами от четырехдневного обжорства, заливаемого слезами. Но самое прискорбное во всем ее облике было полное отсутствие духа. Она не кокетничала с Комаровым, как обычно, не играла пленную партизанку, не просила поставить ей «для убедительности» синяк. Она просто молча съежилась на стульчике, как будто за окнами не властвовал щедрый на тепло июль, а лютовал кусачий и злобный февраль.
