— Пять лет!? — воскликнул Боб.
— Точно, — кивнул Евгений Николаевич. Во мне зазвучала тонкая грустная нотка.
— А скорость? — восхищенно спросил Хоутон, любивший все «самое-самое…»
— Четверть миллиона километров в секунду, — с готовностью ответил Глебов. — Иными словами, вы сейчас изволили улыбнуться на целый миллион километров!
— Если не больше, — присоединился к шутке командир.
От его высокой широкоплечей фигуры с крупной головой на крепкой красивой шее веяло силой Простое лицо с внимательными карими глазами, густыми бровями и округлым подбородком было спокойным и добрым.
Рыжеволосый, круглолицый, веснушчатый Хоутон ростом по плечо командиру. Гибкий и быстрый в движениях, всегда веселый и ценящий острое словцо, он был нашим любимцем. Жизнь Боба складывалась тяжело; рано остался без отца, годами бродил без работы, хотя был способным журналистом. Трудно бывало и в газете: свободно владеющий несколькими языками, беспокойный Боб подчас не мог найти общего языка с своими шефами и боссами.
Одно время он стал «общественным дегустатором», но пить бросил сам, уже после того, как на него махнули рукой. Его светлые глаза часто становились печальными, и мы знали причину: за два года до нашего вылета трагически погибла его жена, красавица итальянка Паола.
Хоутон и полинезиец Мауки первыми отыскали остатки космического корабля гаянцев на Пито-Као, и корреспонденции Боба в те дни читались прежде спортивных сообщений и скандальных эпизодов из жизни кинозвезд.
Андрей Шелест, мой старый товарищ по авиации (когда-то мы вместе работали пилотами в Аэрофлоте), Хоутон и я говорили друг другу «ты», могли подурачиться ц крепко поспорить.
Но с Евгением Николаевичем, несмотря на его молодость — ему было около сорока, — мы держались иначе, обращались только на «вы» и, откровенно говоря, стеснялись при нем выражаться излишне крепко, даже Боб и я, немало преуспевшие в этом…
Изящный, худощавый, даже хрупкий, с мексиканским лицом, тихим голосом и сдержанными движениями, Глебов никогда не раздражался.
Любезность его, героическая готовность до конца выслушать даже самого утомительного собеседника, поистине безграничны. Но зато если он улучит минутку и вставит хоть несколько слов, оппоненту уже не выкрутиться: так точны и доказательны доводы Евгения Николаевича.
Разумеется, многие юные москвички пытались покорить его, на первый взгляд доступное, сердце. Но молодому астрофизику счастливо удавалось избежать поражения на столь непривычном ему поле боя… Я говорю «счастливо» совсем не потому, что принадлежу к разумному племени убежденных холостяков. Отнюдь! Чтобы не казаться голословным, признаюсь: в «цепи Гименея» я был закован по всем правилам в самом юном возрасте… Но представить Евгения Николаевича оторванным от звезд и тайн происхождения материи, хотя бы и для лучшей доли, в моих глазах — величайшее кощунство!
