— Время молитв истекло, — сердито бросил он ей в лицо. — Монтгомери уже разбил лагерь, и пора бы ему взглянуть на очередную… — он ухмыльнулся, — …мать еще одного ублюдка.
Он громко рассмеялся, когда Элизабет начала отбиваться, а она, поняв, что доставляет ему своим сопротивлением удовольствие, притихла, метнув в него уничтожающий взгляд.
— Ведьма! — набросился Джон на Элизабет. — Посмотрим, сможет ли этот дьявол Монтгомери покорить ангела, на которого ты так похожа, или его ждет такое же черное, как у него самого, сердце.
Улыбнувшись, он грубо накрутил ее волосы на руку. Затем, вынув маленький острый кинжал, приставил его к горлу девушку. Когда же она не дрогнула, почувствовав холодную сталь, его улыбка сменилась ухмылкой.
— Иногда мужчины из семейства Монтгомери совершают ошибку, опускаясь до бесед с женщинами, вместо того чтобы сразу использовать их по назначению, предначертанному Богом. Я прослежу за тем, чтобы этот Монтгомери не последовал их примеру.
Острым лезвием он медленно провел по горлу девушки и остановил его у квадратного выреза ее разорванного платья. Затаив дыхание и глядя ему в лицо, Элизабет стояла не шелохнувшись, с трудом сдерживая гнев.
Джон лезвием кинжала разрезал платье и тесный корсет под ним. Обнажив полные округлые груди, посмотрел на девушку.
— Ты слишком долго скрывала свои прелести, Элизабет, — прошептал он.
Элизабет отвернулась от него и замерла. Его слова соответствовали истине: одевалась она строго, затягивала грудь, увеличивала бедра. Ее лицо притягивало взгляды мужчин больше, чем ей хотелось, но с этим ничего нельзя было поделать.
Джона не интересовало больше ее лицо: он сосредоточенно стаскивал с Элизабет остатки платья. Ему не часто доводилось видеть обнаженных женщин, тем более из высшего общества и такой красоты, как Элизабет Чатворт.
Элизабет словно окаменела, но, когда ее одежда упала на землю и теплое августовское солнце коснулось обнаженной кожи, до нее дошло, что происходящее с ней гораздо хуже того, что с ней уже сделали.
— К черту Пагнелла! — бросил Джон и протянул руки к девушке.
Грязные ругательства, вырвавшиеся из его глотки, заставили ее встрепенуться. Она отпрянула в сторону, пытаясь защитить свою честь, — Если только прикоснешься ко мне, можешь считать себя покойником, — громко выкрикнула она. — Если убьешь меня, то заплатишь Пагнеллу головой, а оставишь в живых — я уж позабочусь о том, чтобы он узнал обо всем, что ты натворил. А про гнев моего брата забыл? Неужели совокупление с женщиной тебе дороже жизни?
