И вдруг я совершенно четко представил свой алфавит – алфавит, в котором было бы всего три буквы. И этого было бы достаточно. Она сидит за партой в пустом классе, вхожу я и мелом на ослепительно черной доске пишу эти три буквы. «Э», «Ю», «Я».
«Э» – Эго, фактически синоним «Я». А между ними… Ну, примерно вот так это будет выглядеть.
Э (эго)
Ю (you; ты)
Я (я).
И Она бы моментально все поняла. Без слов. Всего три буквы.
Но больше всего меня разрушало то, что этот трехбуквенный мир существовал. В перспективе. Потенциальной возможности. В каждой строчке наших писем друг другу ждал своего появления не свет. Улыбался нам из будущего и заставлял в себя верить. А сегодня утром неожиданно вспыхнул, и огонь его вычернил сажей в моем личном словаре три слова. Три слова боли, три дочери смертельного больного отца. Слова, в которых этой боли больше, чем в их тираническом родителе, осквернившем когда-то Мудрость. Вера. Надежда. Любовь. Чем краше каждая из них, тем больше в чертах их лиц отцовских болячек. Он немощен и однолик, они величественны и смертельны. Вера. Надежда. Любовь. Вгрызались в тело и душу, заставляя думать только о Ней, упивались моим слабым попыткам отогнать их взмахом руки. Терзали мои мысли, вырывали меня из меня и возвращали, преднамеренно беспорядочно разбрасывая части меня. Улыбались, сидя у изголовья моей постели, мирно улыбались. Я целовал им руки, вставал перед ними на колени. Они прикладывали ладони к моей голове и вдруг плевали в нее Боль. Валили на пол, душили и насиловали. Жестоко и медленно. Чтобы было больнее. Я не прятался от них. Я сам их звал, чтобы выставить на бой против них последнего воина. Сильного и ловкого. Наивного и немного стеснительного.
Он приходил ко мне в тот единственный час ночного сна, когда я отключался от боли, и охранял мое крепкое забытье. Его глаза пылали ненавистью к Вере, Надежде и Любви. На его щеках горел румянец юности. Он был молод, но обречен на победу. И имя ему – Знание.
Я знаю сейчас, что Боль будет сокрушена. Что все попытки дочерей Боли потерпят неудачу. Я, к сожалению, знаю, что перед этим они сделают меня неузнаваемым. Молодое Знание превратится в седого старца. Мои сердце и, возможно, вены покроются шрамами. Их видом будет испугана смерть и разочарована жизнь…
Я несколько раз моргнул, пытаясь отогнать видение. Димы рядом не было. Поискал его взглядом, он танцевал с хрупкой невысокой девушкой. Она едва доставала ему до плеча. Он наклонялся и что-то говорил ей на ухо. Она улыбалась. Иногда смеялась. Он что-то спокойно ей говорил, а она спокойно слушала и улыбалась. Как это у них получается? Музыка звучала мягкая, обволакивающая, немного усыпляющая. Я смотрел на них, пока светлая картинка не начала покрываться тенью, так гасят свет в кинотеатрах – вначале незаметно, но по прошествии нескольких секунд осознаешь, что сидишь в темноте. Я позволил своим утренним ощущениям вновь вернуться в мои мысли. Но думать не о них, а продолжать развитие сюжета о трех словах боли. Утихающая мелодия вдруг прорвалась звуком боевого рога. Это Знание привлекает под свои знамена последних оставшихся в живых защитников моей Цитадели – Разума.
