Я попробовал разделить этот радиус на три и, достигнув желаемого, получил великое удовлетворение. «Тангу илан» больше меня не беспокоило…
Стадо Ганалчи приближается к Великой котловине.
Животные сами по себе, руководствуясь извечным инстинктом, следуя за своими вожаками, неумолимо и точно идут по нужному направлению, замедляя движение на обильных пастбищах и стремительно минуя бесплодные.
Все заранее предопределено (так и хочется написать) тысячелетней привычкой, таинственно переходящей от одного поколения к другому. Воля рода руководит животными из года в год, из столетия в столетие.
Но это не совсем так в нашем «домашнем» стаде. Движением его, жизнью, способностью продолжаться руководит Ганалчи.
Только его расчету, его предвидению и знанию подчинено это мудрое движение живого. Он один прокладывает маршрут, минуя бесплодные участки тайги, лишенные ягеля, обходя районы наиболее глубоких снегов и те, что покрыты ледяной осевшей коркой – храпом, которую не по силам взломать оленю копытом.
Ганалчи словно бы видит этот бескрайний путь, неожиданно поворачивая стадо в противную от нужного движения сторону, то останавливает его вовсе, а иногда идем мы по нескольку дней без отдыха, словно торопясь к какому-то определенному сроку.
Я никак не могу уяснить себе, где находимся мы сами: то ли во главе стада, то ли позади его, то ли в самой середине. Во всяком случае, куда бы ни уходили от чумов, везде встречаем оленей, медленно перетекающих по тайге, безмолвных и чуточку таинственных. Только легонький стук позданков, стук рогов и неумолчный, если прислушаться, сухой шорох снега, тихое-тихое пофыркивание и что-то очень знакомое, подобное утренней летней прохладе на лице – дыхание животных в этом кажущемся безжизненным царстве зимней тайги.
Я часто ухожу с Ганалчи в стадо, и тогда мы многие километры идем на лыжах, переваливая хребтики, спускаясь в распадки и пересекая то безлесые, до отчаяния белые тундры, то забираясь в черные урманы, куда даже сейчас, зимою, не в силах пробиться солнце.
И каждый раз мне кажется, что мы настолько далеко ушли от стойбища, что сил не станет вернуться, но каждый раз, когда меня вовсе оставляют силы, всегда неожиданно возникает близкий лай собак, сытое похоркивание оленей (тех, что постоянно пасутся вблизи жилья, на них мы и совершаем кочевки), сладким дымком наносит совсем вроде бы не с той стороны, где надлежало быть стойбищу.
И наконец – вот они, белые, чуть курящиеся вулканы наших жилищ, обжитой, всегда радостный, кусочек земли.
