Эрик уже хотел закрыть альбом, но тут из него выпала фотография молодой женщины в белом крепдешиновом платье. Русые волосы валиком приподняты надо лбом, глаза чуть прищурены, губы улыбаются.
«Мама Оля», — догадался Рик, рассматривая карточку пятидесятилетней давности.
Что-то знакомое почудилось ему и в улыбке, и в прищуре глаз, будто много-много лет назад он видел эту женщину… Помедлив, Рик поставил карточку на буфет.
Да, немного сокровищ наковырял бы Серж, забравшись в квартиру. Ну разве что буфет взвалил бы на плечи и уволок. Так ведь пупок от такой добычи развяжется. Буфет двум здоровенным мужикам не сдвинуть. И тут странная мысль мелькнула в мозгу. Повинуясь внезапному наитию, Рик снял макушку буфета, украшенную гранеными зеркальными стеклами, и вынул из углублений две точеные дубовые ножки, на которые опирался верхний шкафчик. Так и есть! Ножки были составными. Рик отвинтил основание одной, и открылась внутри сверленная полость. Увы, совершенно пустая. Рик разобрал вторую ножку. Опять ничего — лишь клочок папиросной бумаги застрял в деревяшке, а на нем карандашные каракули. Подойдя к окну, Рик с трудом разобрал четыре слова: «Перунов глаз… Сердце Богородицы…»
М-да, если тут и был клад, то до него кто-то добрался раньше Рика, и наверняка этот «кто-то» не мама Оля. Оказывается, Сержу не первому пришла мысль обчистить старушку. Если подлость можно сотворить, для нее непременно найдется подлец. Утреннее благодушное настроение улетучилось — Рик злился то ли на себя, то ли на неведомого вора.
«А вот я бы ни за что не взял бриллианты»! — Рик возгордился от собственного благородства.
И тут озноб пробежал по спине. Откуда он знал, что в ножке были спрятаны именно бриллианты? Но ведь знал же! Знал! Опять глюк? Рик спешно собрал буфет и вышел на кухню. «Мама Оля» уже приготовила завтрак и разливала по чашкам кофе. Настоящий кофе! Рик втянул ноздрями аромат… наверняка достала где-то припасенные зерна и вот для него…
— Мамуль, а те бриллиантики, что Эмма Ивановна хранила… — спросил он равнодушным тоном, пытаясь придать голосу естественности. — Они в этом мире… как…
Сделалось неловко — хоть вскакивай и беги. Нет-нет, он бы не взял их ни за что! Но все равно было нестерпимо стыдно.
— Так их украли еще до войны, из сумочки в трамвае вытащили, отвечала Ольга Михайловна. — А в блокаду их можно было бы продать… — Она замолчала. Сколько раз мысленно она возвращалась к тем камням, и всякий раз от боли стыло сердце.
