Она вздрогнула, когда раздался этот звук… Не сразу сообразила, что стучат в дверь громко, нетерпеливо. Именно стучат, а не звонят. На цыпочка вышла в прихожую, чтобы подпереть дверь гладильной доской: в неурочное время она давно уже никому не открывала. Но гладильной доски на месте не оказалось. А дверь вздрагивала, как живая, под ударами. Старый хлипкий замочек дергался, готовый выскочить из гнезда.
— Мама! — крикнул голос за дверью. — Мама, это же я! Я! Эрик!
Сердце ее так и покатилось. Дверь выросла в высоту, а звуки сделались резкими, пронзительными до визга. Когда Ольга Михайловна пришла в себя, то поняла, что сидит на полу, сжимая в руках обгорелую спичку.
— Эрик, Эрик, — бормотала она, — разве ты не умер? Ведь я сама зашила тебя в голубое одеяло и повезла на саночках… Эрик, значит ты ожил, да? Ты спасся? Ты чудом спасся?
И руки сами повернули замок.
Перед стоял паренек лет двадцати в клетчатой рубашке и драных джинсах. Обычный парень, каких много, — невысокий, немного сутулый, с худым бледным лицом. Острые скулы, темные брови, длинные русые волосы стянуты на затылке в пучок. Постой… Но ведь Эрику… Эрику должно быть уже за пятьдесят.
— Что, молодо выгляжу? — засмеялся гость. — Все очень просто: в нашем мире время течет иначе, — он обнял Ольгу Михайловну и поцеловал в седые поредевшие волосы. — Я так рад, что ты жива, мама.
Она хотела оттолкнуть его, но не смогла. Коротенькое слово «мама» прозвучало как заклинание, оно просто околдовало ее. За всю жизнь никто ее так не называл. Эрик умер, так и не начав говорить, а Гребнев все те годы, что жил у нее, всегда называл ее «тетя Оля». Она заплакала.
— Ну что ты, мама? — Рик отстранился и попытался стереть слезу с ее щеки. — Ну не надо. Я так хотел тебя увидеть! Потому первый и согласился на переброс среди добровольцев.
Она посмотрела ему в глаза. Они были зеленые, со светлым ореолом вокруг зрачка. Совершенно невозможный, невероятный цвет.
— Эрик… — выдохнула она и в ту минуту поверила ему совершенно.
— Какое счастье, что ты здесь есть! Мне говорили, что это так, но я не верил. Сказал себе: не поверю, пока не увижу.
— То есть… — не поняла она.
— В моем мире ты умерла, а я остался жив, — прошептал он.
Через пятнадцать минут Ольга Михайловна суматошно металась между плитой, столом и холодильником, не зная, чем таким невероятным угостить своего внезапно объявившегося сына. Впрочем, выбор был невелик: чайная колбаса да яйца. Она решила: пусть будет и то, и другое.
