«А не целесообразно ли сформировать группу людей, которые хотят уехать?» — спрашивает Каролина, распространяя вокруг себя облака своих нежных духов и сверкание переливающихся шелестящих оборок. «Если бы мы только могли, размахивая белым флагом, добраться до гор! Вряд ли между обоими лагерями прерваны все связи. Они должны понимать, что в цивилизованном мире разразится скандал, когда узнают, как поступили с невинными людьми».
«Но, дорогая, здесь вам не угрожает никакая опасность, — отвечает генерал. — Хольцхаммер истратил все боеприпасы. Впрочем, вы, несомненно, заметили, что обстреливали только центр города. Сейчас гораздо безопасней в самом Майренбурге. Страна наводнена разбойниками, дезертирами, восставшими крестьянами. Бесполезно строить какие-либо планы».
«Следует ли это понимать, что разрешение на право выезда не будет дано?» — спрашиваю я.
«В данный момент это исключено». По тону, с которым он говорит, можно подумать, что он сообщает нам самую радостную весть. «Если учесть, сколько солдат дезертирует, то Хольцхаммер едва ли продержится больше недели. А потом… мгновенная контратака при поддержке Берлина или без нее, и все будет кончено. Мы дождемся своего часа. Главное — выбрать подходящий момент».
«Так значит, наши потери не столь значительны, как считают они?» — почти язвительно интересуется Каролина.
«Наши потери, дорогая, незначительны. Австрия еще пожалеет, что ввязалась в то, что в конечном счете оказалось простой внутренней ссорой». Каролина бросает на меня взгляд, как будто ждет от меня поддержки, но я ничем не могу ей помочь. Выдохнув через нос, словно львица, которая недостаточно стремительно бросилась на свою жертву и позволила ей ускользнуть, она, полная достоинства, удаляется в поисках другой дичи. К нам подходит Клара. Она сегодня отказалась от своих вечных английских костюмов, надела платье из золотистой ткани и причесалась «а ля мадам Помпадур», в результате выглядит лет на пять моложе. Она идет под руку с подвыпившим Раканаспиа. На нем слишком просторный и, по всей видимости, не принадлежащий ему переливчатый костюм сизого цвета. Он обращается к генералу, высказывая свое мнение, полное недомолвок. По-французски он объясняется так косноязычно, что его никто не понимает. «Вам нечего бояться, — говорит фон Ландофф, подкрепляя свои слова движением головы так, словно он имел дело с умственно отсталым. — Самое большее через неделю вы сможете вернуться к себе». Наблюдая за фрау Шметтерлинг, Раканаспиа переходит на русский язык, что позволяет ему говорить свободно и откровенно, не слишком рискуя обидеть хозяйку. «Великолепный вечер для вас двоих, — замечает Клара. — Вы оба выглядите потрясающе. Изумительная пара». Она виснет на руке Раканаспиа, стремясь увлечь его в центр гостиной, где Блок чувствует себя на верху блаженства в окружении своих почитательниц, а Стефаник разглагольствует с хмурым видом о летательных снарядах. Входит княгиня Полякова. На ней платье из черного тюля и украшения из жемчуга, в то время как ее возлюбленная в воздушных кружевах напоминает только что севшего на поверхность воды лебедя. Ее короткие завитые волосы подхвачены лентой, на которой укреплены два бледно-розовых страусовых пера, сочетающихся по цвету с ее веером. У нее нежный здоровый цвет лица, свойственный англичанкам, и она совершенно не накрашена. Алиса хочет узнать, кто она, и, когда я ей это сообщаю, шепчет: «Пойдем поговорим с ними. Они, похоже, самые интересные здесь личности». Временами, поддаваясь неосторожным побуждениям, она выдает свой юный возраст. Мы пробираемся сквозь толпящихся гостей, направляясь к паре лесбиянок. «Вы что-то совсем не показываетесь», — говорю я им.
