Из тени появляется Пападакис, гремя подносом. Сегодня я могу предположить, что сознательно покорился Эросу, убежденный в том, что иногда бывает полезно и мужчинам и женщинам оказаться в смешном и нелепом положении. Ведь учит нас мудрости лишь то, что нам суждено перенести. Пападакис протягивает ко мне свои тонкие руки. Я улавливаю пряный запах отварной рыбы. «Вам это пойдет на пользу», — говорит он полушутя-полувкрадчиво. Таким тоном он говаривал в краткий период своей славы, чтобы подавлять волю слабых: это было его единственное оружие; все свои эмоциональные ресурсы он исчерпал, не достигнув и сорока лет. О прошлом он говорил как о боге, который его предал. «Они отняли у меня все», — говорил он иногда. В минуты, когда его одолевал эгоцентризм, он утверждал, что сознательно пришел к своему краху. Даже когда мы падаем на дно пропасти, нам необходимо объяснить окружающим, что падение это было обдуманным и умышленным. А раз нам не удалось подчинить своей власти этот мир, мы удовлетворяемся властью над женщинами. Те же, по личным соображениям и по причине временного характера, помогают нам, требуя власти над собой, что в действительности является уделом наиболее прочно утвердившихся тиранов. Пападакис стал сморщенным дряхлым сатиром, памятником растраченных жизненных сил, упорно стремящимся сохранить мне жизнь, и причины этого стремления мне мало понятны. Я прошу его оставить поднос и принести мне белого вина. Он отказывается. Он заявляет, что вино вредно для моего здоровья. Он хмурится, вероятно, осознавая, что не обладает более властью надо мной. Александра с похотливым видом принимается расспрашивать меня о моих других любовницах. Я же, романтик, отвечаю, что у меня лишь она одна, и это, кажется, разочаровывает ее.
Ее слюна разгорячила мой пенис, его сжимают ее нежные губы, а зубы слегка касаются кожи, голова медленно поднимается и опускается, и вот еще раз нам удается отогнать будущее. Смерти не существует. Вытирая сперму со щеки, она снова спрашивает меня о женщинах, которых я знал в своей жизни. Я стараюсь удовлетворить ее любопытство. Мне приходится выдумывать разные истории. Я рассказываю ей о своих похождениях, вводя в действие нескольких женщин одновременно. Неожиданно она спрашивает меня: «А тебе понравилось бы, если бы я это сделала для тебя?» Она сразу охлаждает мой пыл. «Что это?» — «Ну, спала бы с другими женщинами, — говорит она. — С тобой вместе». Я колеблюсь. «А ты уже спала с девушками?» Она улыбается. «Да, конечно, со школьными подружками. Мы все это делали. Почти все. Я обожаю женские тела. Они такие красивые. Красивые, но по-другому». Она трогает мой снова возбужденный пенис. Я смеюсь. «Где бы мы могли найти другую женщину?» — спрашивает она. Я знаю, как решить эту проблему. Пападакис, стоя в углу возле платяного шкафа, напевает что-то под нос. Он возится с отверткой. У него дурное настроение. Чтобы поиздеваться, я обращаюсь к нему: «Ну как, захватили вы свои таблетки?» Это приводит его в бешенство. «Вас должен посмотреть доктор, — наконец откликается он. — Я не хочу брать на себя ответственность».
