Класс под патриотические фанфары сдаёт Россию? Или он готов сказать, что Россия для него дороже накопленных и вывезенных на Запад состояний? Или же он раскалывается на тех, кто говорит "Родина", и тех, кто говорит "бабки"? Нужна ясность, но ее нет! Класс хочет спрятаться от прямого вопроса: Родина или "бабки"? Не "Родина и бабки" (кто же откажется? красиво жить не запретишь!), а "Родина или бабки". А когда Бжезинский и его бэкграунд поставят этот вопрос ребром — что будет тогда?
Мы не имеем права не задавать себе этот вопрос. В памятной всем, наверное, песне пелось: "С чего начинается Родина?" И перечислялось: "с картинки в твоем букваре", "с хороших и верных товарищей", с песни матери и прочее. А дальше говорилось: "С того, что в любых испытаниях у нас никому не отнять".
Но у нас же отняли? По факту — взяли и отняли. Нет СССР.
Владимир Владимирович Путин сказал, что распад СССР — это геополитическая катастрофа. И я его в этом всецело поддерживаю. Но мне кажется, что настало время сказать гораздо большее. И что это, большее, обязано быть сказано именно теперь.
БОЛЬШЕЕ ЖЕ СОСТОИТ В ТОМ, что распад СССР — это катастрофа не только геополитическая, но и метафизическая. Это прежде всего метафизическая катастрофа. Ибо Быть было отдано за Иметь, первородство — за чечевичную похлебку. "Царство количества" ворвалось туда, куда оно не врывалось ни при каком нормальном капитализме. Да и ненормальном тоже. Такой экспансии количества в сферу качества не видела никакая Колумбия.
Такая экспансия количества — это метафизическая катастрофа. Она бросает вызов жизни и человеку. Она создает постжизнь и постчеловека. Мы не ответим на новые вызовы, не поняв, как следует, что это такое. Сегодня уже не может быть политики, оторванной от метафизики, от экзистенциальных вопросов. В момент, когда встает ребром вопрос: "Быть или не быть России?" — подчеркиваю, не вопрос "какой ей быть?", а вопрос "быть или не быть?" — только экзистенциальное и метафизическое начало может придать политике упругость и эффективность.
Так что же такое вызов Иметь, вызов количества, вызов антибытийности, вызов постжизни? Оторвав эти вопросы от политически актуального, мы рискуем погрузиться в пустые умствования. Но, подчинив эти вопросы злобе дня — мы не придадим искомой политике экзистенциального качества.
Вот почему я обращаюсь к опыту тех наших великих философов, которые не чурались политики и не скользили по метафизической поверхности. Я по-своему трактую этот опыт, но не подменяю его анализ своими собственными построениями.
