Эва впервые заговорила со мной о своем самоубийстве. Видно, пришел час.
— Да, я привыкла к этому состоянию. Вы все хотели лечить меня, а мне это не было нужно. Вы хотели отнять у меня единственное, что у меня было память о том времени, когда я была такая счастливая… Понимаешь, тогда мне было скверно, но я была такая сильная и ради него была способна на все. Я так не хотела терять это, что создала вокруг себя оградительный пояс пустоты — как тот, вокруг «хижины»… С тобой бывало такое?
Вопрос прозвучал внезапно — уж не у Дима ли она научилась таким неожиданным вопросам? И тут уж я не могла ответить ничего, кроме правды.
— Было. Когда мой муж не вернулся из дальней разведки.
— Ой… — растерялась Эва. — Прости меня, пожалуйста, я не знала… Давно?
— Давно.
— Ты очень любила его?
— Я любила другого человека.
Девочке не понять таких вещей — подумала я с опозданием. Она и не должна сейчас думать, что это вообще возможно — любить одного и стать женой другого. Не надо ей знать и того, что мучительна верность, хранимая не телом и душой, а потревоженной совестью. Ни к чему ей это…
— Знаешь, с чего тебе надо было начать? — вдруг спросила Эва. — Тебе надо было рассказать мне о себе. Еще на «Сигме», пока меня выхаживали, и на транспортнике, все были такие грустно-вежливые, и ты тоже. Думаешь, приятно, когда все время рядом человек, которому велели тебя вылечить, и он всегда наблюдает, подмечает, дает советы, выслушивает любую чушь, и все с одним и тем же выражением лица! Я думала — когда изобретут биороботов, они будут именно такими! А зачем мне такое стерильное общение? Думаешь, я бы ничего не поняла? Вот Дим все о себе рассказал — как он путешествовал, и вообще…
Что ж, кисло подумала я, дожила — услышала профессиональные упреки, парировать которые нечем. С одной стороны — да, развитие контакта задерживалось не по моей вине, Эва сопротивлялась. С другой — я привыкла к иным пациентам, к одиноким операторам космических маяков, к не выдержавшим напряжения космолетчикам из дальней разведки, к усталым и замкнутым подводникам. Я исправно лечила их, и они, стыдясь болезни, во всем шли навстречу, и возвращались в строй, и никому не была нужна моя нескладная биография.
— Когда-нибудь я все расскажу тебе, — пообещала Эва, — сама расскажу, без всяких погружений. Как я все это вижу. Но сперва я должна понять в себе что-то очень важное, чтобы и другие поняли…
Рано утром Хьюнг вызвал меня на связь. Я доложила о благоприятном прогнозе лечения. Но на душе кошки скребли и похвала не радовала — я отлично знала, что не заслужила ее. Догадывалась я также, что перелом, произошедший в Эве, может, и начался в «хижине», за круглым столом, но состоялся в лесу, и — «под чутким руководством» Дима!
