Жан Шастейль, не обращая внимания на разыгрывавшуюся перед домом сцену, поспешил к дверям, чтобы открыть замок.
Леонид Разумовский стоял позади всех и переминался с ноги на ногу.
— Ты же босой! — всполошилась Соня. — Еще не хватало заболеть после столь успешного освобождения и перенесенных страданий.
В доме не было никакой мебели, и Соня тщетно оглядывалась вокруг в надежде обнаружить хоть какой‑нибудь стул, чтобы рухнуть на него, такую вдруг почувствовала усталость.
И в этот момент снаружи раздался шум, стук, что‑то несли, проталкивали, задевая о косяк двери. Не успели путешественники оглянуться, как посреди самой большой комнаты на первом этаже возникли стол, стулья, еще двое слуг несли обитую парчой кушетку. Какая‑то толстая темнокожая служанка втащила корзину, полную еды.
— Что это такое? — Соня в недоумении оглянулась на Жана.
Тот усмехался, не делая и попытки вмешаться в царившую вокруг суматоху. Мари, повинуясь незаметному знаку, которым Жан дал ей разрешение уйти — госпожа все еще не пришла в себя, — удалилась в сторону кухни. Теперь она должна была за всем проследить, раз, кроме нее, у княжны нет пока других слуг.
— Бесполезно. — Шастейль махнул рукой, пододвигая Соне стул. — Пытаться остановить эту суету так же невозможно, как прекратить извержение вулкана. Наш сосед Пабло — человек южный и, как всякий южанин, на взгляд северянина, не знает меры в проявлении своих чувств. Он сильно скучает здесь, в своем особняке. Вокруг живут люди богатые и знатные. Они не торопятся признавать выскочку, разбогатевшего в один момент. Модный художник — это еще не аристократ. А тут кстати приехали мы. Согласитесь, нам вовсе не помешает чья‑то забота, пусть и такая лавинообразная… Садитесь, Леонид, не стойте… Сейчас я распоряжусь, чтобы вам подали горячего вина.
— У нас есть и вино? — спросила Соня.
— По крайней мере одна бутылка выглядывала из корзины такой колоритной темнокожей служанки.
Он подмигнул Соне и Леониду и оставил их одних, если не считать слуг, которые все еще продолжали вносить какую‑то мебель и расставлять ее по углам.
Несмотря на шум и суету, которую производили не столько слуги, сколько сам художник, особняк постепенно заполнялся мебелью и теплом. Уже затопили камин, и дрова весело потрескивали в нем. На столе появилась скатерть, посредине которой водрузили канделябр с семью свечами.
— Простите, ваше сиятельство, — обратился к Соне Пабло Риччи, — а позволено ли мне будет узнать, кто этот мужчина, который до сих пор кутается в плащ и при этом бос и небрит?
