— Так, значит, он жив? — спросил я.
— Ха, а что с ним будет? Форген-Морген! В войну всех потерял, а сам жив остался. Я помню, он приехал с фронта и всё повторял: «Я ехал на фронт, и жена боялась, что я погибну под бомбами! Я остался жив, а под бомбами погибли она и дети! Где, я спрашиваю, справедливость?» Очень плакал.
Она говорила, уставившись в одну точку, и я удивлялся, что Георгий Алексеевич ни о чём её не спрашивает, а только внимательно слушает.
— Да! — закричала вдруг баба Соня. — Его звали Фома! Или Фёдор, но то, что на «Ф», — это точно. Смешное было имя! Какой-то старинный Фемистокл или Феокрит, но скорее всего Фома.
— А где вы встретились? — спросил Георгий Алексеевич.
— Как где? В Союзе журналистов! В правлении. На открытии выставки! «Ты, — говорит, — Сонечка, будешь ходить сюда обедать и ко мне наведайся!» Но мне туда ходить в столовую далеко! Зачем я буду туда ходить, когда у нас здесь прекрасный буфет! Ещё свой телефон дал!
— Где он? Где телефон?! — подскочил я.
— Ха! — сказала баба Соня. — Я бы тоже хотела знать — где? У меня же украли записную книжку! Да-да! Украли! Наверно, думали, что это кошелёк! Но я ещё не выжила из ума, чтобы оставлять кошельки где попало. Я пошла обедать и книжку несла в руке. Вот так… А потом пообедала, возвращаюсь, а книжки нет! Украли!
— Ежели найдётся — я в своём кабинете, приходите чай пить! — сказал Георгий Алексеевич. — Большое вам спасибо.
— Посеяла бабуля книжечку! — сказал я, когда мы вернулись в кабинет.
— Посеяла — будут всходы! — задумчиво ответил Георгий Алексеевич.
— Как же! Сплошные тупики и неудачи! — сказал я.
— Да ты что? — удивился Георгий Алексеевич. — Ты же везучий парень! Необыкновенно везучий! Сплошные удачи! Одна за другой! Фамилии танкистов знаешь! Фотограф жив!
— Вот так удача! — вздохнул я. — Я же имени фотографа не знаю… Что, придём в вестибюль и станем кричать: «Кто Форген-Морген?»
— Не исключено, что так и поступим. Мне кажется, что человек с таким весёлым прозвищем не обидится, — сказал Георгий Алексеевич. — У тебя есть прозвище?
— Нет, — отрезал я. — Нет у меня никакого прозвища!
— Странно! — удивился Георгий Алексеевич. — В моё время все порядочные мальчишки имели прозвища. Какие-то ненормальные дети стали…
— А у вас какое было прозвище?
— Меня звали коротко и звучно, — гордо сказал он. — Пыря! А что! — закричал он и хлопнул себя по лбу. — Сейчас! — Он сел за печатную машинку, которая стояла в углу, и быстро настучал объявление:
