Голос царя, и поначалу-то не особенно звучный, сделался вовсе писклявым и бесцветным из-за одышки. Он опустил простертую руку, обрюзглая голая грудь ходила ходуном. Вот он снова вытянул руку, хотя и не так высоко, как в первый раз.
– К тому времени, когда мы наконец будем готовы к переходу в Мир Иной, наше посмертное обиталище должно стать самым великолепным из памятников по сю сторону Великой Реки. Любые затраты для нас – ничто. Только сегодня мы распорядились о покупке сотни прекраснейших лошадей: они будут сохранены до дня нашего успения, дабы вместе с конюхами и запасами корма послужить нашим знатным воинам для войны и развлечений. Все прочее также готовится – казармы для войск, писцы и певцы для нашего сопровождения... вплоть до ловчих свор и псарей. В последующей жизни не должно случиться ни малейшей нужды, о которой мы не позаботились бы загодя. Таким образом, наше предвидение... наша предусмотрительность полна и надежна. Не беспокойтесь же, о подданные, о нашей судьбе...
Энтузиазм царственного оратора возрастал на глазах, но о его силах этого, увы, никак нельзя было сказать. Его голос быстро слабел, он начал грузно наваливаться на спинку дивана, и диван зашатался. Царица Нитокар поспешно встала и помогла супругу опуститься обратно на ложе. Ибнизаб вовсю продолжал говорить, но никто, кроме находившихся совсем рядом, его больше не слышал, да и жесты, которыми он сопровождал свою речь, видела лишь склонившаяся над ним Нитокар. Хораспес же снова взял слово и елейным голосом продолжил речь Ибнизаба:
– О радость, благородные мои друзья! Итак, Абеддрахская держава тесно сплотилась вокруг своего мудрого и дальновидного правителя. Волею Эллаэля, да победим!.. – Пророк опустился на одно колено и отвесил низкий поклон в сторону тронного возвышения. – Прими, о великий царь, мою непреходящую преданность... Восславьте же, подданные, милосердных Богов, ниспославших вам такого царя! – Он поднялся. – А вы, о достопочтенные иноземцы, глубоко задумайтесь над тем, что я ныне вам показал. Засим – прощайте! Доброго отдыха вам всем до утра!
В очередной раз обведя широким жестом весь зал, Хораспес распустил высокое собрание. Последовали здравицы и рукоплескания; они показались внимательно наблюдавшему киммерийцу гораздо более прочувствованными, нежели обычная реакция придворных на монаршую речь. Конан поднялся на ноги вместе со всеми, но орать и хлопать себя по бедрам, как другие, не стал. Его миловидные подружки, по-видимому, это заметили и попытались скрыть от постороннего глаза его неподвижность, преувеличенно выражая собственные верноподданнические чувства.
