Все свое время, когда не помогал Кречу, он проводил здесь, наверху. Часто Ваго бродил по проходам между плюющимися паром трубами или разговаривал с потускневшей картиной, прислоненной к стене в тесном уголке, который он считал своим. Иногда Ваго стоял там и смотрел в большое овальное окно, выходящее на южную часть города. А чаще всего просто размышлял о разных вещах.
Ему было о чем подумать, учитывая то, что он появился на свет всего сто двадцать дней назад.
Однажды Эфемера, желая побольнее уколоть его, принесла наверх зеркало. Увидев себя, Ваго наконец понял, что за искаженные силуэты он замечал на кривых боках бронзовых цилиндров. Из зеркала на него смотрел незнакомец, состоящий наполовину из металла, наполовину из плоти: высоченный, сутулый, с длинными конечностями, строением тела напоминающий хищного кота, если бы коты ходили на задних лапах. Коричневые волокна мышц перемежались со странными механическими вставками, тонкими и длинными, цвета темного серебра. Вдоль спины Ваго шел гребень из металлических шипов, похожих на кинжалы, а по бокам гребня мягко жужжали два вытянутых источника энергии. И еще у него имелись крылья: большие кожистые крылья, как у летучей мыши, которые росли по бокам от позвоночника и были усилены десятками крохотных стальных стяжек. Он никогда не понимал, какая с них польза. Башню покидать ему не разрешалось, а в помещении они только мешали, потому что то и дело за все цеплялись. Ваго не раз влетало за то, что он опрокидывал крылом что-нибудь в мастерской хозяина.
– Дедушка говорит, что ты голем! – торжествующе заявила ему Эфемера, когда принесла зеркало. – У тебя не было ни мамы, ни папы. Тебя кто-то сделал. Посмотри, какой ты урод!
Самым ужасным было лицо. Под морщинистой и увядшей, как у древнего старика, кожей, проступали кости черепа. Левая половина лица была почти целиком металлической, левый глаз заменяла черная сфера. Второй глаз, желтый в крапинку, смотрел на мир с детским изумлением. Узкий рот был почти безгубым, а когда Ваго говорил, в тусклом свете поблескивали стальные клыки.
– Я урод? – переспросил он. – Такие, как я, уроды?
– Ага! – закричала Эфемера, восторженно хохоча. – Урод – вот ты кто!
Вчера ночью в комнату Ваго влетела морская птица. Он стоял у окна в своем уголке, когда она влетела и упала замертво, врезавшись в трубу.
Это происшествие опечалило его. Морская птица не была уродом. По крайней мере, для Ваго. Даже мертвая они была прекрасна. Ее перья были гладкими и мягкими, и ему нравилось, как они щекочут кожу при прикосновении. Он вспоминал, как она летела, как быстро умерла. Он гладил ее крылья и думал, насколько они элегантнее его собственных неуклюжих приспособлений на спине. Ваго пошевелил своими крыльями, насколько позволяло тесное пространство. Неужели они для этого? Чтобы летать? Но как? Он даже не умел ими пользоваться. Ему понравилась морская птица. Поэтому он нашел обрывок веревки, привязал ее к лапам птицы своими ловкими пальцами и повесил мертвое тельце себе на шею. Таким увидел его Креч, когда они с внучкой поднялись по лестнице.
