Она быстро увязала хворост, потянула от пня упирающуюся дочь, но та заревела:
- Не хочу… не хочу… Я белочку погляжу, - она по-детски хитрила, указывая на рыжего зверька, который, шурша корой, спускался по стволу дерева, привлеченный запахом пищи.
- Бери ядь, дура! - громовым голосом закричал Фома. - Бери, не бойсь - для тебя ж положено!
Баба обронила вязанку, прижала к коленям перепуганную девчонку, замерла.
- Бери, говорю. Да язык придержи в селе-то! Ну, живо…
Женщина будто очнулась, послушно покидала снедь в суму, сунула в руки дочери, подхватила дрова, горбясь, заспешила к селу. На полпути опустила тяжелую вязанку, обернулась и размашисто перекрестила лес. Наверное, еще не веря себе, заглянула в суму, чего-то отломила, сунула девчонке. Фома следил за нею, пока не скрылась в крайней, вросшей в землю избе.
- Все одно помрут без родителя, - подал голос Ослоп. - Не нынче, так завтра. А нас ишшо выдаст - баба ж.
- Кто знает, помрут аль не помрут? - хмуро отозвался атаман. - Бывает, единый сухарь живую душу спасет - ты дай его вовремя. Нонче о нас она не скажет, завтра - пущай. Да завтра ей вовсе не будет резону сказывать.
В полдень из леса, неподалеку от ватажников, выполз обоз.
- Глянь, - изумился Ослоп. - Деревня переезжает, а при ей - стража татарская.
- То не басурманы, - Фома впился в обозников дальнозоркими глазами. - Похоже, мужики где-то татар пощупали. Ох, сыне, уж не Орда ли двинулась?
Обоз остановился у тиунского подворья, скот погнали к пруду на водопой. Выбежал Федька, слушал, потом что-то говорил, размахивая руками, мужики слушали, опираясь на копья, один поил коней. Женщины и дети окружили колодец. Между тем к дому тиуна отовсюду сбегались люди, до ватажников долетал шум голосов, но разобрать было невозможно. Федька, видно, пытался задержать приезжих, взялся даже за супонь, но высокий чернобородый мужик в воинской справе с перевязанной головой оттер его плечом от лошади, потряс копьем перед тиунским носом, и Федька выразительно плюнул, что-то крикнул сбежавшимся и ушел в дом. Обоз тронулся к плотине, где к нему присоединилось маленькое стадо, потом запылил по дороге на Пронск. Лишь одна беженка, судя по непокрытой голове и длинной косе - молодая девица, осталась на подворье с двумя узлами. Знакомая Фоме ключница увела ее в дом. Люди разошлись, но еще долго у кузни и мельницы топтались чем-то возбужденные мужики.
- Сведать бы, отче? - подал голос Никейша. - Дозволь, странником забегу на село?
